Брат Рууд зачем-то взял меня за руку – будто боялся, что я растаю в воздухе или вздумаю убежать. Провожаемые взглядом Кастора, мы вошли в опочивальню епископа.
Да. Брат наш во Сестре аскетом не был.
Дорогой персидский ковер устилал весь пол. Стены тоже были в коврах, гобеленах, картинах – словно бы и не роскоши ради, потому что на каждом выткан, вышит или нарисован лик Сестры. Наверное, подношения храму от прихожан. И все же эти горы мягкого хлама больше подошли бы опочивальне старой аристократки, чем обиталищу духовного лица.
Мебель тоже была дорогая, пышная, а уж кровати – низкой, широкой, с железными шариками, украшающими спинки, – в спальне богатого повесы стоять, а не у священника…
И запах – да что ж это, сплошные благовония и духи разлиты в комнате? Куда такое годится?
Но когда я увидел самого епископа, все насмешливые и неодобрительные мысли разом вылетели из головы.
Епископ амстердамский, брат во Сестре Ульбрихт, был парализован. Он сидел в легком деревянном кресле на колесиках, одетый в одну ночную рубашку. Еще не старик, хоть и пожилой, но весь высохший, прикрытые пледом ноги тонки и неподвижны.
– Подожди там, брат Кастор… – сказал епископ.
Священник за нашей спиной молча вышел, прикрыл дверь.
– Добрый вечер тебе, брат Рууд, – вполголоса сказал епископ. – И тебе, незнакомый брат. Прости, что не встаю, но я ныне и перед Пасынком Божьим не встал бы…
Я рухнул на колени. Подполз к епископу, припал губами к слабой руке:
– Благословите меня, святой брат. Благословите, ибо я грешен и нечестив.
Шел от брата Ульбрихта тяжелый запах болезни. Вот почему так духами в комнате пахнет – чтобы запахи немощного тела отбить… И вот почему опочивальня рядом с канцелярией – нет у епископа сил и здоровья двигаться.
– Прими мое прощение, – спокойно сказал епископ. – Как звать тебя, брат?
– Ильмар, Ильмар Скользкий. Вор.
Рука епископа дрогнула.
– Ты тот самый Ильмар?
– Да, святой брат…
– Рууд?
– Это он, ваше преосвященство, – отозвался священник. – Я спросил все, что было в скрытом послании, и он сказал так, как должно.
Слезящиеся глаза брата Ульбрихта всмотрелись в меня.
– Засучи правый рукав, брат Ильмар.
Я подчинился.
– Откуда у тебя этот шрам?
– Это с детства, ваше преосвященство, – прошептал я. – Упал с дерева. Я всем говорю, что это след от китайской сабли, но вру. На самом деле – шрам от острого камня.
– Что ты унес из языческого храма в Тессалониках, семь лет назад?
– Там не было ничего ценного, святой брат… Несколько древних свитков, я не смог их прочитать, и никто не дал хорошей цены… я пожертвовал их храму Сестры в Афинах…
Брат Ульбрихт улыбнулся:
– А если бы тебя дали хорошую цену?
– Продал бы, ваше преосвященство. Я грешен.
– Мы все грешны… – Епископ посмотрел на Рууда. – Милость Сестры с нами, брат. Это действительно вор Ильмар. Я знаю и другие вопросы… но это уже не нужно. Это Скользкий Ильмар. Вор из воров, искусник, грабитель древних могил…
– Прости меня, святой брат…
– Ты прощен. Уже прощен. Отвечай на вопросы, и все с тобой будет хорошо.
Откуда в его слабом теле бралось столько силы? Я сразу успокоился, будто глупый ребенок, впервые вкусивший таинства веры…
– Брат Рууд, кто еще знает о нем?
– Никто, брат Ульбрихт. Ильмар исповедовался… и я понял, кто рядом со мной.
– Рука Сестры… – снова сказал епископ и сложил руки лодочкой. Я последовал его примеру, и минуту мы молились вместе молча.
– Скажи, Ильмар, где принц Маркус?
– Я не знаю, святой брат…
– Отвечай правду, Сестра слышит тебя через меня.
– Я не знаю, брат Ульбрихт! Тогда, на побережье, он словно сквозь землю провалился! Я пытался его найти, но не смог.
– А зачем ты его искал?
Я пожал плечами. Если уж Сестра меня сейчас слышит, то и видит, наверное. Поймет. Что я могу сказать, как объяснить? То ли привязался я к мальчику, то ли объяснений хотел, то ли помочь собирался…
– Отвечай, Ильмар.
– Не знаю. Зла я ему не хотел.
– И правильно делал. Проклят будет во веки веков тот, кто убьет его, ввергнут в холод адский, в пустыни ледяные… а уж о земном наказании слуги Сестры озаботятся!
Я вздрогнул. В глазах епископа блеснул такой яростный огонь… такая святая вера! Словно не о мальчишке, родными преданном, Домом проклятом, говорил, а об одиннадцати предателях, Искупителя толпе отдавших…
