Надежда Кирилловна рассказала о налете в августе сорок первого, когда с «юнкерсов» бросали осветительные ракеты и зажигательные бомбы Она дежурила в эту ночь Было много падучих звезд. Небо заволокло у горизонта дымами, на окраинах Москвы горели деревянные дома. Кое-где видно было пламя, но чаще — отсветы пламени на облаках, которые появились послр полуночи. На западе стояла сплошная завеса дыма и облаков. Рассказала, как выносили детей из развалин здесь, в рабочем поселке у Крестьянки.
Таня дежурила в ту же ночь в здании биофака с профессором Формозовым и еще двумя студентами. Александр Николаевич рассказывал про охоту на Нерли и Кубре весной сорок первого, а во время налета делал записи в дневнике. Таня прочитала запись, которую она с разрешения профессора переписала в лекционную тетрадь:
— «…Ночное дежурство. Летучие мыши средней величины, штук по пять—семь, летали над сводом во дворе МГУ и ловили ивовую волнянку, которая довольно сильно летит последние дни. В одиннадцать тревога. В сумраке сначала далекие и безмолвные вспышки зенитных разрывов Ближе, ближе. Вот уже начинается — слышится гул, бродят по небу бледные, прозрачные пальцы прожекторов, огонь над нами, грохот, и среди этого грохота мирно, безмолвно катятся вниз августовские падучие звезды! Всю ночь сильный огонь, несколько раз гул самолетов. Осветительные ракеты в районе Тверской, много ракет на северо-западе. Уже к полуночи целое кольцо пожаров по окраинам города; алый отблеск на облаках. Двенадцать, час, два — все нет конца налету. Кончился только к трем. Над городом дым, гнетущая тишина. Выходим на вышку. Чудесно, успокоительно бьют кремлевские куранты…» Что тебе еще о нас рассказать? — спросила она.
— Расскажи об эвакуации.
— Осенью фугаска попала, в октябре. Разбила памятник Ломоносову Сразу после этого двинулись в Ашхабад. Потом часть вернулась в Москву. При отступлении фашисты сожгли Звенигородскую биологическую станцию, помнишь?..
— Да, как же! Туда завуч возила нас на экскурсию. Знаешь, а у меня абсолютная память, — вдруг не выдержал я, — так что не задавай вопросов, я все помню.
Она замолчала. Потом спросила обо мне. Я рассказал, как мог, не самое главное, потому что о главном надо было еще думать Рассказал, между прочим, как слушали радиоприемник в отряде, рассказал, что на всякий случай занимался немецким языком. О Лёнчике — тоже…
— Мне повезло, — закончил — В рубашке родился.
— И опять… туда?
— Нет. В артиллерию. Сегодня же.
— Сегодня? — переспросила она.
— Решено У меня свои счеты…
— «Свои»! Все-таки индивидуалист ты, Валька! — И она впервые за весь день улыбнулась. — Или, может быть, это оттого, что у тебя абсолютная память? И она смутилась, потому что сказала не то.
— Может быть. — И я попрощался с ней и с Надеждой Кирилловной — Скажи, чтобы меня там, на факультете, не забывали! — крикнул я, обернувшись.
Обе они стояли у ворот и смотрели мне вслед.
ПРОИСШЕСТВИЕ С ТОВАРНЫМИ ВАГОНАМИ
На трамвае добрался до площади Прямикова. Забежал к Тамарке попрощаться, но ее не было.
Бабка приготовила мне узелок, я обнял ее и вышел на улицу. Кто-то несмело окликнул меня. Серега Поликарпов!..
— Ты что?
— Провожу тебя…
— Ну-ну…
Мы взбираемся на деревянный мост над Горьковской веткой железной дороги, спешим по Золоторожскому валу, где справа в приоткрытые заводские ворота видим багровые, раскаленные стальные слитки на открытых платформах Темнеет. Мы выходим на Лефортовский вал с его желто-серыми стандартными домами Вот и казармы… Я показываю в проходной увольнительную.
— Опоздал, — говорит сержант и строго смотрит на меня. — Часть ушла еще днем.
— Днем? Но меня лейтенант Антонов до вечера отпустил.
— Мало ли что отпустил. Пришел приказ — и все тут. Снялись и ушли, и лейтенант Антонов ушел.
— Куда?
— На вокзал, конечно.
— Как же мне теперь?
— Бывает… — Сержант сочувствовал мне. — Догоняй!
— С какого вокзала отправление?
— А ты как думаешь?
— С Белорусского, может?..
— Правильно думаешь. Только поезд уже ушел, вот в чем дело. Догоняй на попутном товарняке.
— Спасибо, сержант! Будь здоров.
— Привет фронтовикам!
