Сидя рядом с братом, Аким оглядывал местность, ища на случай опасности хоть какое-нибудь убежище. Знал он, что где-то впереди есть небольшое степное сельцо: там намечалась встреча с Томилой и людьми, которых ему удастся собрать на волжских берегах, чтоб идти в одну сторону и сообща. На открытом месте любая задержка грозила гибелью. И может, два десятка лихих поднялись до свету и теперь уже скачут по дороге, высматривая добычу.
Солнце палило вовсю. Воздух нагрелся, сделался сухим и жестким и, казалось, омертвел, как и выгоревшие до серой желтизны травы.
Овраг открылся неожиданно.
Поначалу виделось, что часть дороги скрылась в низине и саженях в полста снова ползла вверх, к вершине пологого холма. А получалось: чтоб выехать к холму, нужно сперва спуститься по крутому откосу на дно, где среди рыжих полос усохшей осоки едва поблескивала нитка ручья, а там по не менее крутому подъему выбраться на ту сторону.
Остановились у самого края. До дна было саженей с двадцать, а дорога уходила влево и вниз, в иных местах горбатилась кучами песка, сползшего с откоса, в других зияла глубокими промоинами.
Вавила поскреб в затылке.
— И придется нам, Аким Иваныч, возы по одному пускать, как даве на болоте. Да придерживать сообща.
Аким озабоченно глянул назад.
— И делать это надо безмешкотно. Кабы псы-то боярские не нагрянули. — И обернулся к деду: — Ты, Трофим, как, верхом-то сможешь?
— Да как на смочь-то, езживал.
— Вот и ладно… — Вавила подсадил деда на своего коня. — Нам он тут все равно не помощник, дак пусть отъедет чуть да за дорогой приглядит. — И опять к деду: — Оком-то не ослаб?
— Куда там! Что сокол, на десять верст зрю.
— Тогда исполняй.
Вавила подвел своего вороного, укоротил стремена и, взявши деда за пояс, утвердил в седле.
Конь пошел было боком, но дед сразу освоился и молодо крикнул:
— Не балуй!
Конь покосился на свою легкую ношу и припустил рысью.
— Сдерживай! — крикнул Вэзила. — Взыграет, сбросит!
И услышал в ответ:
— Удержу-у…
Конь послушался, перешел на спокойный шаг. Дед гордо оглянулся, сдвинул шапчонку на затылок: знай, дескать, наших! — и направил коня на песчаную лысину ближнего бугра.
— Дарья!
— Чего, дядя Аким?
— Тебе особливое дело.
Дашка соскочила с телеги.
— Бери двух верховых да иди вперед. Нам дорогу щупать недосуг. А ты коней на ту сторону сведешь, заодно и дорогу поглядишь. Где ненадежно покажется — крикнешь. Мы следом за тобой…
Мужики вынули из седельных сум пистоли. Дашка взяла из рук брата уздечки и повела коней вниз.
Аким наказал Демке:
— Ты сиди здесь у оружия, на деда посматривай. Мы впятером управимся… Гордей, бери первую да под ноги поглядывай.
Дашка спустилась уже саженей на десять и шла не оглядываясь.
Мужики сбросили кафтаны и встали по сторонам телеги.
Шагнув под уклон, лошадь было попятилась. Гордей похлопал ее по морде, успокоил тихим словом, и она пошла дальше. Телега дернулась, покатила вниз, подталкивая лошадь. Мужики ухватили телегу крепче.
Акиму с Федькой было удобнее, они ступали выше по откосу. Ярема и Вавила шли справа и ниже: песок осыпался у них под ногами, комья земли летели на дно. Им приходилось упираться в телегу плечами и одновременно смотреть, куда ступать.
До дна оставалось сажени три, когда из-под ноги Яремь скользнул камень — Ярема хлопнулся в песок плашмя.
— Вставай скорей, — прохрипел Вавила.
Воз всей тяжестью пер на него, ноги Вавилы разъезжались на песке.
Ярема вскочил, смахнул с потного лица грязь и, снова уперез ноги в зыбкую скользящую осыпь, подставил правое плечо.
Ручей пересекли спокойно. Грязь и тина, которые в сырую погоду заставили бы путников попыхтеть, теперь превратились в желтую крепкую корку, влажную и скользкую только у самой поды.
Ополоснули в мутной воде горящие ладони да остудили лица. И снова взялись за телегу.
Теперь воз тянуло назад, лошадь тащила его, спотыкаясь на камнях. Мужики руками и плечами поддавали телегу вверх, но она еле ползла.
Крутизна кончилась на половине склона, далее дорога шла более отлого, земля была тверже и без осыпей.
Когда выбрались наверх, рубахи побурели от пота.
— Без дождя до пят сырые, — вымолвил Аким. Облизнул пересохшие губы. — А нутро будто выпекли, аж не глотается от сухости.
