Какое-то время она растерянно бродила по самолету, прислушивалась к устрашающе медленному биению сердца у каждого из нас и пытаясь устроить нас поудобнее. В конце концов у нее подвело живот от голода, и она решила сделать кофе и приготовить какую-нибудь еду. И только она собралась это сделать, как температура в самолете стала понижаться — за какую-то минуту простой холод превратился в мороз. Белые языки потянулись по полу и стенам от окон в носу и фюзеляже, снова полностью скрыв из виду тот ужас, что снаружи летел по ветрам пространства. Ледяные пальцы стремительно бежали по металлическим стенам, резиновому полу, оборудованию и неподвижным мужским телам. Это был не обычный холод, а жуткое состояние, привнесенное в самолет волей Итаквы. Оно не могло подействовать на Трейси, которую, неведомо для нее самой, защищал звездный символ Старших, висевший у нее на шее, и потому она лишь поспешила вытащить несколько одеял и укрыть ими наши неподвижные тела, лежавшие на полу, чтобы хоть как-то защитить нас от страшного холода. Сделав для нас все, что было возможно, она, изумленная и напуганная тем, что сама не чувствует холода, снова попыталась приготовить кофе, но выяснилось, что, несмотря на то что заряда в аккумуляторах все еще хватало, вода в чайнике намертво замерзла, а лед не собирался таять.
Лишь тогда, и совсем ненадолго, Трейси посетил соблазн сдаться. Она разрыдалась и, обливаясь слезами, вновь принялась тормошить меня в тщетной попытке разбудить. Иней рос прямо на глазах, все гуще затягивая фюзеляж изнутри и сверкая разными цветами в свете лампочек с панели управления. В конце концов, физически измотанная и опустошенная эмоционально, Трейси легла на пол рядом со мною, заползла под парку, которой я был укрыт, и прижала к себе мое холодное тело. Температура продолжала снижаться, и на приборной доске стали трескаться от холода стеклянные циферблаты и стекла ламп.
2. Мир Ветров
>(Записано под диктовку медиума Хуаниты Альварес)
Когда Трейси очнулась, все ее кости ломило; на теле обнаружилась масса ушибов. В самолете все было перевернуто, зато — чудо из чудес! — все три «трупа» ворочались и почти в один голос стонали. Уж это-то я и сам могу подтвердить. Лично я стонал, это точно! Все мое тело опухло и жутко болело. Нас, определенно, здорово шарахнуло оземь. Дверь болталась на перекошенных петлях, один из иллюминаторов выбило чем-то изнутри — я думаю, одним из ящиков с боеприпасами: они были разбросаны по всему салону, некоторые разбились, и по полу валялись пулеметные ленты. В открытую дверь и разбитое окно с негромким шипением сыпался снег, уже успевший собраться в небольшие сугробы на наклонном полу. Нос самолета смотрел вниз, хвост был задран под углом в пятнадцать-двадцать градусов. Помню, я, с трудом, превозмогая боль, поднявшись на ноги, подумал, что высоко в горах Дальнего Севера должно быть ужасно холодно.
Потом нужно было отцепить от себя Трейси. С ней от радости случилась истерика, она бегала от меня к Уайти, потом к Джимми, потом снова ко мне, целовала нас, заливаясь слезами, и сбивчиво рассказывала о событиях последних дней, в которые я не сразу смог поверить. Впрочем, сориентировался я довольно быстро. Был я, кажется, цел — во всяком случае, никаких переломов, только синяки и ссадины; с Уайти вроде бы тоже все было в порядке, если не считать естественного при таких обстоятельствах потрясения. А вот у Джимми на лбу красовалась здоровенная шишка, и он никак не мог подняться на ноги. Поскольку стало ясно, что мы не собираемся не только умирать, но даже вновь терять сознание, Трейси настолько успокоилась, что вспомнила о кофе. Она дрожала, как лист на ветру; думаю, не столько от холода, сколько от нервного потрясения. Я кое-как прикрыл дверь и заткнул разбитый иллюминатор одеялом: по крайней мере, не так будет сквозить холодом. Сам я не чувствовал никакого дискомфорта, но кто знал, как шок мог сказаться на всех остальных? Для того чтобы хотя бы частично убедиться в истинности рассказа Трейси, хватило одного взгляда из двери. Мы определенно находились не в горах. Снаружи, под низкими облаками, лежала просторная белая равнина, испещренная то тут, то там странными по форме снежными наносами. Вдали я разглядел было что-то еще, похожее на… но тут повалил снег, сразу задернувший поле зрения белой пеленой. На душе у меня полегчало: хотя слова Трейси оборачивались стопроцентной правдой, к которой если и примешивались галлюцинации, кошмарные сновидения или лихорадочный бред, то не наполовину, а разве что самую малость, но Шагающего с Ветрами сейчас видно не было. И я надеялся, что он так и останется там, куда скрылся. Но почему мне не было холодно? Одеяло, висевшее на иллюминаторе, сразу же схватилось морозом и сделалось таким же твердым, как и металл корпуса, Трейси трясло так, что, казалось, она вот-вот разлетится на части. Я заметил, что и Уайти, и Джимми, как и я, не ощущают неудобств, и сразу же в голове у меня зашевелились отрывки из многочисленных материалов об Итакве, прочитанных мною. Шагающий с Ветрами мог менять температуру тел у тех, кого осквернял. Были ли мы осквернены Итаквой? Моя сестра, пожалуй, нет. Но тут Трейси прервала мои размышления, сунув мне чашку с дымящимся кофе. Ее побелевшие руки заметно дрожали. Я уставился было на чашку, а потом вернул ее сестре.
