— Он спас твою жизнь? — Она вскинула голову, а ее зеленые глаза на долю секунды полыхнули кармином. — А сколько раз ты спасал его, рискуя при этом своей собственной жизнью? О нет, Лорд Силберхатт, — Армандра называла его так лишь в тех случаях, когда он был, по ее мнению, в корне не прав, — никаких долгов между вами нет и быть не может!
— Армандра, он вернулся вовсе не за тем, чтобы требовать какие-то долги. — Техасец отступил от жены, отвернулся и заложил руки за спину. — Ему от нас не нужно ничего, кроме гостеприимства. Он пришел к нам, как друг к друзьям, пришел, чтобы некоторое — непродолжительное — время побыть с симпатичными ему людьми, прежде чем снова отправиться в свои безумные странствия. Мы же самые близкие люди, какие остались у него после того, как он покинул Землю, чуть ли не семья. Так что вернулся он потому, что у нас он чувствует себя почти как дома. По крайней мере, так будет, пока он не найдет Титуса Кроу в Элизии. Если найдет!
Армандра обошла Хэнка кругом и снова встала лицом к нему. Она была задрапирована в многослойные белые меха, но и они не скрывали ее фигуры, которая удовлетворила бы запросы любого мечтателя, — идеальной женской фигуры. Армандра, почти не изменившаяся за шесть лет, прошедших с момента их знакомства, была Совершенной Женщиной. Ее крупное тело, изгибы которого, пусть даже и невидимые глазу, отчетливо представлялись воображению, покоилось на безупречных колоннах бедер, высокую стройную шею, на которой висел большой золотой медальон, обрамляли огненно-рыжие, блестящие и легкие, как тончайший шелк, волосы; безупречен был и костяк овального лица, украшенного столь же правильно овальными глазами. Прямой нос с аккуратно закругленным кончиком, губы в форме классического «лука Купидона», может быть, чуть-чуть полноватые… В общем, Женщина Ветров являла собой изумительную, эталонную картину женственности. Но при том, что кожа ее была бела, как снег, глазищи были зелеными, как бескрайние полярные океаны Земли. И столь же бездонными.
Такова была Армандра. Ее улыбка озаряла солнечным светом душу Вождя, в каком бы сумрачном настроении он ни был, а когда она хмурилась… о, тогда ее чудесные волосы начинали жить своей собственной жутковатой жизнью, а глаза прищуривались и предупреждающе меняли цвет — от океанской зелени до карминового зарева, которое она унаследовала от своего отца, не принадлежавшего к людскому роду.
Сейчас она хмурилась, но не гневалась. Что, если ей было страшно? Страшно потерять этого мужчину из Материнского мира, Вождя, техасца, которого она так страстно любила.
— Но ты-то сам, Хэнк, как считаешь? — спросила она, видимо, пересилив себя. — Где твой дом? — Она продолжала хмуриться; Силберхатт знал, что может произойти следом. — Ты тоже чувствуешь себя здесь словно в клетке? Ты, мой муж, отлично умеешь скрывать свои мысли, но я должна знать правду. Плато, судя по всему, очень жалкое место по сравнению с теми городами-муравейниками Материнского мира, о которых ты рассказывал мне. А теперь, когда де Мариньи вернулся со своими Часами…
Силберхатт обнял ее, поднял вверх на вытянутых руках, так же легко и уверенно, как это делали ее друзья ветры, когда она выходила в небо, а потом немного опустил и, когда их лица оказались на одном уровне, заставил ее умолкнуть поцелуем в губы. После затянувшегося неведомо на сколько мгновения он медленно опустил ее, прижимая к своему мускулистому телу, пока ее сандалии не коснулись мехового ковра, и, не дав ей произнести ни слова, заговорил сам:
— Мой дом — здесь. Моя жизнь — ты, Армандра. Мой дом теперь — Борея. Здесь моя любимая женщина, мой сын, мой народ. Будь у меня возможность спуститься в стойла, оседлать Морду, проехать по равнине всего милю и оказаться в Материнском мире — если бы все это было так просто, — я не сделал бы этого. Разве что… разве что можно было бы взять тебя с собой. Кроме того, в Материнском мире, конечно, полным-полно чудес, но все равно это привычный, малоинтересный мир. Там нет никого и ничего, что было бы под стать тебе. Да и как эти толпы народу восприняли бы женщину немыслимой красоты, способную ходить по воздуху, командовать молниями? — Он умолк.
