– Разумеется, – ответил Моран.
Вместе с Харольдом они не мешкая поскакали вперед, чтобы подготовить дом в Ратмайнсе к приезду короля. В восторг от предложения принимать у себя Бриана Бору сын Килинн, возможно, и не пришел, однако всю выгоду такой сделки оценил.
– Можешь поблагодарить Харольда, если к тому времени, когда все это закончится, у тебя сохранится хотя бы часть стада, – сказал ему Моран.
Почти до конца октября Бриан держал Морана при себе в Ратмайнсе. Все это время Моран имел возможность наблюдать за великим полководцем, видел его прекрасно организованный лагерь, вышколенных солдат, восхищался его терпением и его решимостью. Потом Бриан отправил его обратно к королю Тары с посланием.
– Вся эта игра в конце концов завершится мирно, – заметил он, когда ювелир уже отправлялся в путь.
Но Моран не был в этом уверен.
В сумрачный декабрьский день у ворот Глендалоха появился одинокий всадник. На плече его висела пустая кожаная сума, которую он и положил на стол перед настоятелем монастыря.
– Я приехал за книгой, – сказал он.
Подарок для Бриана Бору. Приближалось Рождество. Таков был уговор.
– К сожалению, – смущенно ответил настоятель, – она еще не совсем готова. Но когда ее закончат, – добавил он, – она будет просто великолепна.
– Покажи ее мне, – сказал гонец.
Осгар трудился не покладая рук. К концу октября он подготовил пергамент, сшил все листы и переписал все Евангелия своим безупречным почерком. После этого началась работа над заглавными буквами. Для каждой из них он оставил свободное место на странице и первые десять дней ноября делал наброски. Все большие буквы, с которых начиналась новая глава в книге, должны были стать разными, но некоторые детали – геометрические орнаменты, изображения змей, птиц или вытянутых человеческих фигур – неуловимо повторяли или дополняли друг друга в своей причудливой несхожести, создавая тем самым ощущение удивительной гармонии, исходящей от всей книги. Кроме того, Осгар хотел украсить текст небольшими рисунками, пока не знал какими, но надеялся, что вдохновение подскажет ему. И наконец, в книге должны были появиться четыре иллюстрации в полную страницу. Осгар уже сделал черновые наброски для трех из них и в точности представлял, как именно они будут выглядеть, а вот четвертый рисунок, который для него был важнее всех остальных, пока не давался ему.
К середине ноября Осгар неплохо поработал над заглавными буквами, а к концу месяца нарисовал и раскрасил уже более дюжины. Сам он своей работой был вполне доволен, а вот настоятель, к его огорчению, не преминул заметить:
– Брат Осгар, мне кажется, с каждым годом у тебя уходит все больше времени на один рисунок. Но ведь ты так много работаешь и, значит, должен стать более искусным, а не наоборот.
– Чем больше я работаю, – с грустью ответил Осгар, – тем труднее мне становится.
– Ох, – раздраженно выдохнул настоятель.
В такие минуты педантичный каллиграф казался настоятелю ужасно нудным и даже немного ущербным. А Осгар лишь вздыхал, потому что слишком хорошо понимал: каким бы умным ни был человек, но если он никогда не занимался этим, объяснить ему всю сложность такой работы не удастся никакими словами.
Да и как объяснить, что все узоры, которые видел настоятель, появлялись на пергаменте вовсе не случайно и не по его прихоти. Очень часто палитры красок загадочным образом просто отказывались подстраиваться под тот орнамент, который он выбрал вначале. Как объяснить, что после долгих дней упорного труда ему вдруг открывался совершенно новый узор, более глубокий, более живой, гораздо более утонченный и яркий, чем тот, что могло представить его скудное воображение. В такие дни, полные горького разочарования, он чувствовал себя так, словно заблудился в лабиринте или попал в невидимые сети волшебной паутины, оказавшись в ловушке своих же собственных линий. Но когда он вырывался из тенет своей косности, каждое новое открытие дарило ему новые правила, и с каждым разом его мастерство росло, словно клубок пряжи, на который наматываются все новые и новые слои, а каждый созданный им рисунок, каким бы простым он ни выглядел, таил в себе тайный смысл. Именно так, ценой бесконечного напряжения и изнурительного труда, и рождались его изящные узоры.
