– У меня только одна просьба, – продолжила Килинн, – хотя ты можешь и отказать в ней, если пожелаешь. Если когда-нибудь в будущем ты все-таки захочешь жениться на мне, я бы хотела, чтобы церемонию совершил священник. Просто ради меня. Он не станет тебя спрашивать, какой ты веры, можешь не сомневаться.
Харольд выждал еще несколько дней, а потом вернулся, чтобы сделать предложение, и оно было принято. Поскольку Килинн хотела закончить сбор урожая в Ратмайнсе до того, как покинет свое имение, договорились отложить свадьбу до осени.
Все эти дни Харольд жил в радостном предвкушении. К собственному удивлению, он чувствовал себя помолодевшим и с нетерпением ждал осени.
Для Килинн же замужество означало новую любовь. Хотя она искренне надеялась, что Харольд после первой ее просьбы сразу согласится принять крещение, теперь она была рада его сопротивлению. Его отпор был достоин уважения, к тому же она находила известное удовольствие в том, какие трудности ей придется преодолеть, добиваясь своей цели. Ей казалось, что этот рыжеволосый остмен похож на норовистого скакуна, к которому просто нужно найти подход. Несмотря на упрямство, он был благоразумен, и это тоже нравилось ей. Надежный и вместе с тем порывистый – о таком можно было только мечтать. Весь июль, пока поля созревали под летним солнцем, Килинн предавалась приятным фантазиям об их будущей жизни. К его следующему появлению ее сердце уже трепетало.
Тогда ей и пришла в голову еще одна удачная мысль.
– Я попрошу моего кузена Осгара обвенчать нас, – сказала Килинн Харольду. – Он монах в Глендалохе.
Она рассказала Харольду об Осгаре и об их шуточном обручении в детстве. Правда, о том маленьком происшествии на тропе упоминать не стала.
– Значит ли это, что у меня есть соперник? – засмеялся Харольд.
– И да и нет, – с улыбкой ответила Килинн. – Возможно, он до сих пор меня любит, но ему меня не видать.
– Это уж точно, – твердо произнес Харольд.
На следующий день Килинн отправила Осгару письмо.
А спустя всего два дня случилась беда. Все произошло совершенно неожиданно, как гром среди ясного неба.
Северный мыс устья Лиффи, с чудесным видом на побережье и вулканические горы, был приятным местом для тайных встреч. Остмены прозвали его Хоут, а у древних кельтов он назывался Бен-Эдайр, или холм Эдайра. Местные жители часто смешивали два этих названия, поэтому мыс вскоре получил третье имя – Бен-Хоут. Там и встретились в тот теплый июльский день Харольд и Моран Макгоибненн, чтобы обсудить сложившееся положение дел.
– Ну, Моран, думаю, теперь ленстерцы окончательно доказали, что они безумны, – сказал Харольд в своей излюбленной шутливой манере.
– Кто бы сомневался, – сухо откликнулся Моран.
– Поставить на карту тринадцать лет мира и процветания, и ради чего? Ни за что ни про что.
– И все же, – печально произнес Моран, – это было неизбежно.
– Почему?
Конечно, ленстерцы так и не простили Бриана за то, что он осмелился стать их властелином. Но зачем бросать ему вызов именно теперь, после стольких лет мира? Никакого смысла в этом Харольд не видел.
– Все из-за того оскорбления, – сказал Моран.
Поговаривали, что король Ленстера и сын Бриана поругались во время игры в шахматы, когда сын Бриана стал дразнить короля, напоминая о его унижении, пережитом десять с лишним лет назад в битве при Гленмаме.
– Теперь начнется война, – все, как один, весело заявили кельтские вожди Ленстера. – По-другому и быть не может.
Мало того, король Ленстера покинул лагерь Бриана без разрешения и убил гонца, которого Бриан отправил вслед за ним.
– Да еще эта женщина, – добавил Моран.
Бывшая жена Бриана, сестра короля Ленстера, страстно желала видеть Бриана посрамленным; мстительная, как сама кельтская богиня Морриган, она, как говорили, постоянно подстрекала сторонников двух королей к сварам.
– Ну почему ирландцы позволяют своим женщинам так себя вести?! – взорвался норвежец.
– Дело не в них, – сказал Моран. – Ты прекрасно знаешь, – добавил он, – что ваши остмены тоже приложили к этому руку.
Харольд вздохнул. Неужели он начал стареть? Мечтая о дальних странах, он почти полжизни провел в плаваниях. Теперь приключения остались в прошлом, и он хотел только одного: спокойно жить в своем поместье. Но весь год в прибрежных поселениях норвежцев нарастали волнения, и вот наконец они дошли и до Дифлина.
