Но в целом надо сказать, что большевикам удалось привлечь на свою сторону крестьянство, то есть большую часть трудоспособного (и военнообязанного) населения России (рабочие тогда составляли едва ли десять процентов жителей страны) — пусть и за счёт грубого слома «священного права собственности». Владение землёй (вернее, достаточным для безбедного существования пахотным клином) было извечной мечтой русского крестьянства — и большевики эту мечту исполнили!
* * *
Правда, надо сказать, что этот ход руководства РСДРП(б) — лишение прежних владельцев прав собственности на пахотные земли и национализация средств производства (заводов и фабрик) — сделал яростными и безоговорочными врагами Советской власти доселе имущие классы: дворянство и буржуазию. И по-человечески ненависть «бывших» к новой власти понятна и объяснима: люди были элементарно ограблены до нитки, превращены в граждан второго сорта (а потом и вообще — в заложников), низведены до роли дичи на большой охоте («красном терроре»), сценарий которой был написан РСДРП(б) именно с целью окончательно застолбить свое экономическое и политическое господство в стране.
Зато большевики этим несложным, но весьма решительным шагом (отъемом собственности) за чужой счет, то есть, не вкладывая ровным счетом ни одной копейки, смогли обеспечить себе безусловную политическую поддержку 70–80 %% населения страны (на первых порах). И именно с точки зрения технологии удержания власти этот злодейский отъем был крайне эффективным инструментом внутренней политики. Тем более — ни дворянство, ни (в меньшей, правда, степени) буржуазия — не были серьезными противниками новой власти.
* * *
Русское дворянство как сословие, де-юре обладавшее политической властью, в России к 1917 году деградировало как политический класс, перестав соответствовать тем требованиям, которые История обычно предъявляет правящим элитам. Все эти Голицыны и Оболенские, о которых с придыханием пели в девяностые годы по всем ресторанам СНГ, к моменту крушения Империи были ничтожной политической силой, ибо не имели ни воли, ни решимости к удержанию своей власти, ни вразумительной программы действий, ни вождей, обладающих необходимой харизмой. Вырождение русского дворянства привело к закономерному итогу — кладбищу Сен-Женевьев-де Буа; большая часть тамошних могил стала последним приютом мужчинам, в 1917–1920 годах бывшим в призывном возрасте и способным носить оружие. О чем это говорит? О том, что подавляющее большинство дворянства сочло возможным трусливо бежать со своей Родины вместо того, чтобы умереть в битве со своими врагами. Вожди «белого движения» были, главным образом, выходцами из простонародья — и генерал Корнилов, и генерал Кутепов, и генерал Деникин, и генерал Юденич, и генерал Краснов имели крестьянских или казачьих предков! «Белая кость» среди известных деятелей Гражданской войны с «той» стороны не представлена фактически никак — князья Голицыны, Юсуповы, Трубецкие, Волконские, графы Шереметевы, Шуваловы, Строгановы, о которых ныне с придыханием шепчет «графиня» Фекла Толстая — оказались неспособны возглавить сопротивление большевистскому перевороту (в отличие от своих «коллег» во Франции 1789–1793 годов) и попросту сбежали из страны, как прогоревшая труппа третьесортного шапито.
Против большевиков сражались не дворяне — с ними насмерть бился русский «средний класс», разночинцы, вкусившие либерального воспитания и в феврале 1917-го ставшие, наконец, политическим классом. Именно русский либерализм (пусть и едва обозначившийся) и стал настоящим Врагом большевизма — и именно с ним большевики сражались наиболее яростно и бескомпромиссно. Этому либеральному политическому классу БЫЛО ЧТО ТЕРЯТЬ — большевики пошли на национализацию сначала крупной, а затем, во время «военного коммунизма», и вообще ВСЕЙ промышленности — и посему он воевал с большевиками ДО КОНЦА.
* * *
Дворянство было становым хребтом русской державы триста лет, от времен Ивана III до куцых дней правления «гатчинского капрала» Петра III. 18 февраля 1762 этим императором был подписан Манифест о вольности дворянства. По нему все дворяне освобождались от обязательной гражданской и военной службы; состоявшие на государственной службе могли выходить в отставку. Они могли беспрепятственно выезжать за границу, а при желании — служить иностранным государям; Российская империя, напомню, была не национальным, а сословным государством, в котором имело значение принадлежность к определенному сословию (ну, еще к конфессии), но отнюдь не к национальности. Это потом подобная служба будет приравниваться (и очень правильно!) к измене Родине — во времена же «просвещенного абсолютизма» ни у кого не вызывал удивления пятый пункт упомянутого манифеста: «
