. Тут я вижу, что Волков сильно передергивает в угоду своим вкусам.
И последний вопрос: как вы относитесь к фактическому запрету — во всяком случае для друзей — на официальную биографию Бродского на следующие полвека[29]?
Я, наверное, не тот человек, который имеет право отвечать на этот вопрос. Я уже нахулиганил по этому поводу с перепиской с Довлатовым, нарушил законы какие-то, оказывается. Я надеюсь, что этот запрет будет нарушен. Как я сказал уже, люди большого художественного дара совершают путешествия в мире духа, и скрывать от нас их путешествия — это все равно, как если бы мы скрыли результаты путешествия Колумба, Магеллана, Марко Поло, Амундсена. Все критерии, которые выдвигаются здесь… Получается, что мы больше уважаем частную жизнь отдельных людей, чем волнующие и важные, и безумно нужные нашей душе плавания в такие дали, в которые у нас у самих не хватит духу поплыть. Я за то, чтобы мы знали об этих плаваниях. А то, что несколько человек будут задеты, огорчены открывающимися подробностями, комментариями… Мир литературы заполнен таким количеством клеветы, намеренной, целеустремленной, что этот пуризм — а вот мы вот здесь в этом месте останемся абсолютно чистыми — он невыполним, он иллюзорен, и он просто оставляет поле нечестным и лживым интерпретаторам и биографам.
ГЕНРИХ ШТЕЙНБЕРГ[30], 2 СЕНТЯБРЯ 2004, МОСКВА
Вы старый друг Иосифа Александровича, и ваши воспоминания очень ценны для читателей его поэзии. Когда вы впервые встретились с Бродским?
Иосифа я встретил в первый раз, наверное, в 1958 году, может быть, в 1959-м на так называемом турнире поэтов во Дворце культуры им. Горького. Он выступил со стихотворением "Еврейское кладбище". Надо сказать, что я это запомнил, но особого внимания на Иосифа как на поэта тогда не обратил.
И даже его манера чтения вас не удивила?
Да нет, пожалуй, немного удивила, но не более того. Все-таки в основном я следил за текстом, за звучанием, а не за авторской манерой выступления.
А когда вас удивили его тексты?
Я обратил внимание на его стихи году в 1961-м или в 1962-м. До этого я к Иосифу относился как к знакомому моего друга Жени Рейна. В то время в Ленинграде существовали очень интересные поэты: Рейн, Горбовский, в Ленинградском горном институте у Глеба Семенова было замечательное литобъединение — Володя Британишский, Александр Городницкий, Леонид Агеев, Олег Тарутин, Лена Кумпан — геофизики, геологи — товарищи мои по факультету и замечательные друзья — Виктор Соснора, вернувшийся из армии, и Саша Кушнер из института Герцена. Им было по двадцать — двадцать пять или больше, а Иосифу еще не было и восемнадцати. Про них уже можно было сказать: поэты, тогда как Иосиф только начинал, а начинающих было много.
В 1961 году, когда вы его начали ценить, как к вам его стихи доходили?
Я на Камчатку уехал в 1960-м, но появлялся в Ленинграде каждый год несколько раз и встречался со своими друзьями. Женя Рейн был моим самым большим другом, с военного детства, как и Андрей Битов. Года с 1954—55-го знал и друзей Жени: Толю Наймана и Диму Бобышева, они учились вместе с Женей в Технологическом, знал и Володю Уфлянда и, конечно, университетских ребят: Леву Лифшица (Лосева), Леню Виноградова, Мишу Еремина, Илью Фонякова, Леву Куклина.
А сами вы стихи не пописывали?
Нет, я стихов не писал, если не считать наше с Рейном сотрудничество в "Вечернем Ленинграде", в разделе "На острие пера", где мы, "джентльмены в поисках десятки", пописывали фельетончики, иногда рифмованные. Но это же не стихи, не поэзия.
Вы упомянули, что в вашем доме часто встречались поэты и писатели. Скажите пару слов об этих собраниях.
Встречались часто у меня, потому что жил я в роскошной — по тем временам — большой трехкомнатной квартире, в центре города, на Пушкинской улице, дом № 9, по счету пятый от Невского, рядом с памятником Пушкину. Отец мой до войны был архитектором, в войну строил в Ленинграде аэродромы, вернее, временные посадочные площадки, а после войны аэропорты; он хорошо знал литературу. Собственно говоря, для меня и поэзия-то началась, когда, приехав из эвакуации и зная, что и положено знать к десяти годам: Пушкина, Лермонтова, Ершова, Некрасова, у отца в библиотеке нашел том Багрицкого.
