За скорое представление гадальщицы попросил Максимов, уходя и оставляя княгиню с Василисою, ручку княгини. А целуя руку, думал, что эта милость – предвестница щедрот грядущих. Как он ошибся и как скоро!
Объяснение Елены с Василисою, а не гаданье, в силу которого она не верила, представило княгине еще чернее Максимова. И сама гадальщица по мере раскрытия ей плана – как обойти пленницу? – почувствовала гнев к недавнему предмету своей страсти. Она поняла, что ее самое хочет злодей сделать орудием для победы над другою! В любви же к княгине она теперь убедилась.
В пылу негодования на открытие княгинею истинных чувств ее к низкому слуге порока Василиса не выдержала и рассказала ей, от слова до слова, как подготовлял Максимов ее, свою любовницу, к участию в замысле, теперь занимавшем его неразборчивую на средства совесть.
Ужас и отвращение, а отнюдь не что-либо другое, могли внушить эти обоюдные открытия. И тут-то мнимые соперницы, а на самом деле союзницы решили, как им действовать в борьбе со зверем, настолько изворотливым, как тюремщик княгини.
– Государыня, я ношу на всякий случай под передником надежный клинок, заточенный иголкою. Иван – известный трус! Вот тебе, коли понадобится оборониться: владай моим охранителем до времени. А сдается мне, что приступить к тебе дерзкий лукавец не замедлит, коли стал высказываться да меня наущать на свое непотребство. Совесть его была всегда черна, а казался он мне светлым и красным, пуще ангела!
Тяжелый, продолжительный вздох заключил искреннюю исповедь Василисы, которую обстоятельства поставили в положение, далеко не подходившее к ее душевной неиспорченности.
Верность соображений гадальщицы оправдалась скорее, чем предполагали они с княгинею.
Наступили Святки. По чьему-то распоряжению две трети дворян, державших стражу на казенном дворе, посланы в ночной объезд по Москве. Остальные стражники за таким назначением должны были все выйти в ночную к наружным воротам острога. Под предлогом соединения надзора – за малостью наличных охранителей – Максимов перевел всю прислугу княгини в одну избу, где готовилась для них пища и куда ходили они в застольную. Вот пошли сенные девушки да нянька с ключницей ужинать в общую людскую, уложив княгиню опочивать. От безделья ложилась Алена Степановна, как только прозвонят к вечерне в соседнем приходе.
Максимов не дремал. Зная, что стражники за воротами, а бабье в общей приспешной за столованьем, он – будто бы пройдя для внутреннего обхода по двору – припер здоровою жердью дверь из стряпущей избы, а сам направился к помещению княгини, твердо уверенный в достижении успеха своей преступной затеи. Дверь оказалась незапертою, но долго впотьмах шарил Максимов, пока ощупал скобку. Он потихоньку старался одним разом распахнуть дверь, однако изменила она все-таки скрипом.
– Кто вошел? – раздался голос княгини из запертой повалуши…
– Я, Иван…
– Зачем в такую пору?
– Узнаешь сама, государыня, – и он силился отворить дверь в повалушу, изнутри задвинутую задвижкой.
– Отвори! – крикнул Максимов. – Не то сломаю!
Но угрозу легче было высказать, чем выполнить. За всем тем от третьего удара ногою с разбега дверь слетела с петель. Максимов ворвался в ложницу и бросился к постели, но она оказалась пуста.
– Княгиня Елена Степановна, где ты ухоронилась?.. Выдь… Право, лучше будет, – говорит он, продолжая вокруг шарить. Мертвое молчание. Он прислушивается: отдается только дыхание его. – Эка притча? Дай огня зажжем! – И он идет к божнице.
Со свечкою исканья удаются.
– Зачем ты пришел: разбойничать? – спрашивает трепещущая от гнева, но не от страха вдова-княгиня.
– Жить без тебя не могу. Не захочешь покориться мне – убью! И оправдаюсь: скажу, отбивал от твоих сторонников да невзначай смерть нанес.
– Кто же поверит?
– Державный свекор твой… Да к чему тебе, подумай, сопротивляться, ведь былое дело… с князем Семеном!
Звонкая пощечина сильной руки разъяренной княгини сбила с ног нахала, на все готового. А когда упал он, княгиня наступила на грудь, одною рукою сдавила шею поверженного и в другой руке ее блеснул стилет Василисин.
