Мостом, прямо навстречу ей, быстро шагал человечек в плаще, размахивая сумкой. Вот он остановился и начал отряхиваться. Отступив немного в сторону, Мария продолжала идти, зорко приглядываясь к незнакомцу. Она еще не успела поравняться с ним, он крикнул стариковским, но очень тонким, словно мальчишеским голосом:
— Гражданочка, — не знай, как звать вас — поезд-то вроде того… ушел?
— Да, ушел, — ответила она, разглядывая его.
Он был низенького роста, шея обернута шарфом, до бровей надвинута мохнатая шапка, и весь в снегу, словно вылез из сугроба.
— Давно ли?.. около часу?.. неужто?.. Ну, теперь ни в жизнь не нагонишь!.. А уж я-то бежал-спешил к расписанию!.. Все впритруску, да все впритруску. Чуть не задохся! — Старик подошел ближе: — Постой, постой… будто я признаю тебя: ты не дочка ли будешь нашему Семену Карпычу?..
— Да, я самая.
— То-то я гляжу: не она ли, мол?.. Ан, ты и есть — Марья Семеновна… Я к тебе вопрос имею.
Теперь и она узнала его: это был старик Харитон Майколов из соседней деревни; прежде он пас стада, а вот уже три года работает землекопом на новостройках. Старший сын его — на кирпичном заводе, средний учится в вузе в том же городе; где и Авдентов, а дочь — самая младшая — ходит в сельскую школу.
— Говори, в чем дело? — спросила Олейникова, предположив, что старик хочет справиться о том, как учится дочь.
— А дело мое такое, значит, — Харитон снял шапку и усердно ударил ею об руку, стряхивая снег; потом заговорил так, словно то, что собрался сказать, было для него секретом. — Семена-то Карпыча, папашу твоего, очень уважают ребятки наши. Ну и мы ценим. А намедни слух прошел: будто дело у тебя с Мишанькой Авдентовым слажено и ты поскорости уедешь в город. Раз такой оборот, то и Семену Карпычу оставаться здесь не резон. И потому тоже уедет, чтобы, значит, с тобой не разлучаться.
В семье Олейниковых никогда не возникало об этом речи, и Мария дивилась, откуда такие слухи?!
— Оно, конечно, родителям там спокойнее, — продолжал Харитонушка, рассуждая о чужой семье с излишней обстоятельностью и личным интересом. — Мы понимаем!.. Семену Карпычу премного мы благодарны — двадцать годов на одном месте трудится! — и тебе добра желаем, ну только не отпустим. Дадут вместо него какого-нибудь молодого лодыря, или девчонку стрижену, — вот и сломают все. А ребятки наши к Семену-то Карпычу большую привычку имеют и сидят тихо. В переменку или после занятия они вокруг него, как воробьи около ржаного снопа. Тут он им для пользы разные истории разъясняет. А нам только того и надо… Не пустим! — воскликнул старик. — Девчурка моя пришла нынче из школы, сидит и плачет. Жалко ей, значит!.. Ну и мне прискорбно… Хотел к нему самому зайти, да старуха не посоветовала. А тебя увидел, так, мол, узнать надо.
— Сплетни это, — с обидой сказала Мафия. — Зря много болтают. Папа вовсе никуда не собирается. У нас даже разговору такого нет. — И тут же перевела речь на другое:
— Где работаешь, Харитон?.
— Так, так. Ну пойдем, провожу до села-то, — сказал он, словно не слышал ее вопроса.
Оба тронулись к мосту, и Харитон заговорил о себе:
— Осень и зиму я на химкомбинате был. Закончили мы его сполна. На третьей неделе поста домой пришел, отдохнул малость, а теперь надо опять в город. Писали мне оттуда: автомобильный завод собираются ставить, — так вот и хочу загодя приглядеться: что и как?.. А если понадоблюсь, то сразу и за работу примусь. В колхозе и без меня управятся… Из дома вышел раненько, по дороге к зятю зашел, да и просидел долгонько… Тары-бары, — а поезд-то и обманул меня!..
Харитонушка был прямодушен, по округе слыл чудаком, болтливым человеком и, говорят, любил похвалиться. Но то, что он рассказывал нынче Олейниковой, обнаруживало в его характере совсем другие черты. Ей понравилось в нем и то, что он не расспрашивал ее о Михаиле и о том, зачем ходила она в такую пору на станцию. Зато охотно говорил о заработках старшего сына, хвалился своим студентом, который «учится в городе лучше всех», и о самой младшей дочери, которая «до того смышлена, что по карте все реки и горы знает и даже город Рим итальянский без ошибки показывает».
