Инженеры - страница 50

И тоненькой сухой рукой, которая, казалось, может зазвенеть при паденьи, поднял провалившееся, почти не живое веко, под которым обозначилась кровавая ямка, — и заплакал, всхлипывая по-детски и ощерив беззубый рот.

— Ты меня, чай, не прогонишь? Аль нельзя мне тут? Я безродный… Мотаюсь, где люди живут.

Он умолк, боязливо ожидая, и уже не плакал, — видно, и вещества такого — слез — больше не осталось в нем.

— Живи, живи тут, — бормотал Дынников, с ужасом заглянув в эту бездну чужих несчастий, никогда не испытанных самим; в голове непривычно шумела какая-то горячая, гнетущая сумятица, стучавшая в виски.

Жалость подсказывала ему — подыскать на стройке подходящее старику место, — но что найдешь такому?..

— Тебя как зовут-то?

— Меня?.. никак не зовут.

— Я говорю: как тебе имя? — почти кричал инженер, напрягая и без того сильный голос.

— Парфеном звать… Парфен Томилин… шестьдесят годов за сохой ходил, а ничего не выходил! — отвечал старик.

— Не обижают тебя здесь?

— А я ведь слушаюсь, потрафляю… что велят — делаю. Нет, не обижают пока. Ругают только, на дочь советуют в суд подавать, а я не подаю: жалко ее, она ведь мне дочь родная, а я что же, по судам ее таскать буду?.. Нет уж, ладно, проживу. Бог с ней… Мне уж немного осталось. — И весь дрожа, потянулся к нему: — Пожить-то мне тут дозволишь? Я не помешаю… Стройте, что надо, а я вскипячу…

— Живи, живи… я пойду, меня ждут там. Прощай покуда, — сбивчиво говорил инженер, точно отпрашиваясь.

Действительно, могли потрясти эти обнаженные страданья человека, на которого набросилась судьба и изжевала в мочалку… Семидесятидвухлетний старик, одетый в чужие обноски, видно, сам себя и обшивал. Он улыбался теперь, часто моргая единственным своим глазом, и делал массу суетливых, бестолковых движений.

— Я тебе пиджак и штаны пришлю, — сказал Дынников. — А это сбрось…

— Неужто? — ахнул Парфен и, моргая, заглядывал снизу вверх в глаза начальнику, чтобы убедиться — не ослышался ли, так ли понял?

Его лицо вытянулось, посветлело и даже борода — нечесаная, с прожелтью — казалась в эту минуту белей. Не ждал он такой доброты от чужого незнакомого человека…

— Дай тебе бог здоровья. А если неженатый — дай бог супружницу, коей лучше да краше нет… Бог тебя спасет, родимый.

Надев потемневший от пота, дырявый картуз и захватив измятое ведерце, чтобы заодно уж принести и воды, он провожал инженера до крайней палатки.

— Куда за водой-то ходишь?

— А в лесок хожу. Тут болотце у меня, болотце… как зеркальце, вода… вот и беру к чаю.

— На фонтан ходи… там вода чистая, — сказал Дынников.

— Нет, и тут хорошая… я привык.

Еще раз поблагодарил он неожиданного гостя и пошел обратно, тропой к лесу, позвякивая железной своей посудиной.

Нынче у палатки было особенно шумно — пели песни под лихую Володькину гармонь, Настя с Сережкой Бисеровым плясали до упаду и были пьяны без вина. Гармошки зов опять приманил сюда, в лесные сумерки, ключихинских парней, опять начались на луговине пляски — только шире кругом.

Один из ребят притащил гитару для Марии, которая умела играть и уже давно поговаривала Насте, что не плохо бы заполучить сюда свою, оставленную в деревне.

Пока она настраивала, все грудились в палатке. Забравшаяся под одеяло от зазорных взглядов парней, Катька украдкой, с болезненной завистью глядела, как бегают по звонким струнам ловкие пальцы Олейниковой. Настя Горохова бренчит на двухструнной балалайке, обучаясь игре, и все повторяет один мотив «Располным-полна моя коробочка», злобной тоской наполнявший Катьку. Потом все ушли в соседнюю палатку, оставив ее одну.

Молодой землекоп, — ласковый и проворный парень, — улучив минуту, подбежал к Катьке, погладил ее плечо и поцеловал в щеку.

— Эх ты, дуреха, — шепнул он, — гляди, весельство какое, приволье!.. а ты… Будь ты порожняя, — эх и покрутили бы мы с тобой!..

Когда убежал и этот — последний, — ей стало еще тяжелее. Все, кроме нее, собой распоряжались, как хотели, свободно, беззапретно, а ей недоступно ничто. Жизнь текла, как тусклые сумерки. Досада мешалась в ней со злостью, чувство бессилия с желанием отомстить Петьке, которого не удалось женить на себе, чтобы спрятаться от суда за его спиной, — тогда бы не понадобились ей и поддельные документы.