— Нет, нет!.. Я провожу тебя, — почти вскрикнула она.
— Одной ведь идти придется?..
— Ну и что же?.. Я не боюсь: тут близко… Хорошо, если бы так близко было до города! — помечталось ей.
Он улыбнулся этой неожиданной шутке, и Марии самой стало весело от того, что Михаил улыбается и что бойко шумит запоздалая метель.
Мария любила и умела петь; и грусть и радость одинаково в ней порождали эту потребность. И даже теперь, в непогоду, в пути, Мария запела негромко, невесть кому предназначая свою песню:
Не гляди же с тоской на дорогу
И за тройкой вослед не спеши,
И тоскливую в сердце тревогу
Поскорей навсегда заглуши…
Потом, оборвав вдруг, сказала с раздумьем:
— Что-то со мной творится неладное: то плакать хочется, то петь, то смеюсь… Или «весной погода переменчива»?.. Вчера пришла от тебя домой, отец за столом сидит, проверяет тетради, а я забралась в свою комнату и запела под гитару… Потом опомнилась, а отец говорит: «Ну, запел наш скворушка, — значит, весна пришла».
Авдентов знал, что отец любит ее, и спросил о другом близком ей человеке, к которому питал чувство предубеждения:
— А мать?.. все журит и учит, как жить?
— Ты не знаешь ее, — заступилась Мария. — Она очень хороший человек. И если бы ты знал, как она к тебе относится…
— Я к слову только, — не дал досказать Авдентов. — Они уже пожили, у них все по-своему… Родительские чувства… А ты… что прочитала за это время?
Многие вечера были у ней свободны, и зимой она читала много. Но сейчас ее интересовали вовсе не книги.
— Миша… мы когда еще с тобой увидимся?.. В мае?.. позже? Ну, это очень долго!.. Может, мне приехать хотя ненадолго?.. Неудобно?.. Почему?..
— Ну, если надумаешь, то приезжай. В общем, мы спишемся об этом, — обещал он.
Авдентов и сам не мог угадать сроков сдачи диплома, который займет у него не меньше трех месяцев самой упорной, усидчивой работы, а Мария ничем не могла ему помочь.
Ветер кружил и бросал в лицо снегом. Михаил отворачивался. С одной стороны его залепило мокрыми хлопьями, и эту рыхлую корку она посбила голой рукой, чтобы не мочить своих перчаток. В тот миг, когда лицо Михаила было к ней близко, она вскинула ему на шею руки и жадно припала к его губам.
Белое полотно дороги, не освещенное у переезда, уходило в туман, в неизвестность, и только небольшой участок его, у станции, освещен фонарями… Теченье жизни здесь вскипит, когда нагрянет поезд, и почти замрет совершенно, лишь только он покинет станцию. Но теперь поселок казался Марии тихим городком: тут есть заготовительные конторы, склады, небольшое депо, оптовые магазины, вокзал, средняя школа, — и, конечно, везде нашлось бы место Михаилу, — тогда все устроилось бы легко и быстро. А тот большой и непонятный город, с которым связано у ней так много тревог, сомнений и надежд, пугал ее, отталкивал и вновь манил.
Шлагбаумы были подняты; она следом за Михаилом перешла пути. Тропа повела их к вокзалу. Маневровый паровоз, вздыхая и шипя, подполз к товарным вагонам, лязгнул буферами и тут же повел обратно. Под его колесами плавился снег на рельсах, которые начинали блестеть сталью, пока их снова не покрыл белый пух.
У кассы они рядом стояли в очереди и вместе подошли к окну. Мария слышала, как Михаил сказал: «Один билет», — и назвал город…
— Миша, два билета, а не один, — подсказала она шутя.
Теснота в буфете не дала им возможности уединиться. Поезд, несмотря на метель, прибывал по расписанию.
На перроне оказалось людей немного, и были тут все незнакомые, — но и те мешали ей. А время летело стремительно; вот уже осталось всего несколько коротких, как мгновенье, минут, а она будто сейчас только пришла на вокзал и еще не успела переговорить с ним даже о самом важном.
Идя с ним рядом, Мария все норовила держаться с той стороны, откуда падал свет от фонарей, — чтобы лучше видеть его лицо: он возмужал теперь, окреп. Вдвоем легко одолеть любые трудности, да, наверно, и не будет их вовсе: оба они молоды, а жизнь просторна.
— В институт-то готовишься? — спросил он между прочим.
— Ну что ты! Мне сейчас как-то не до этого. Это не уйдет… Я нагоню упущенное потом.
