А к полудню уже многие знали и об аресте шофера.
Враждебная сила, прикрываясь самой искусной, неожиданной личиной, вооружалась самым различным оружием, чтобы без промаха выстрелить в затылок.
Опасность не сумели пока предотвратить полностью: Иван Забава и Ринка Соболь успели скрыться в первую же ночь арестов.
Куда бежали Они, какую выбрали себе дорогу? — об этом пока никто не знал…
Думая о них, Зноевский только смутно догадывался, что замышляли против него лично. Ему даже снились они — переодетые, с наганами в карманах, идущие какой-то лесной дорогой и пережидающие в зарослях, чтобы избежать опасной для них встречи и погони. Он скрежетал, ругая себя за то, что не схватил Ринку Соболь в Стрижовой роще… Та встреча повторилась во сне, заставив его проснуться, и Степан Аркадьевич два раза в эту ночь вставал с постели, зажигал свет и, куря трубку, ходил из угла в угол.
Утром, когда бездымным пожаром полыхало чистое на востоке небо, он помылся под холодным душем и, выпив стакан кофе, ушел в литейный цех: следовало, не теряя ни часа, еще внимательнее и строже проверить все, к чему хоть прикасались когда-то руки Штальмера.
Цех встретил главинжа клокотаньем пламени в электропечах, гулом вагранок, резким стуком земленабивных машин, но это были привычные для него звуки, которые казались иногда приятней музыки.
Из бункеров текла земля в готовые формы сильным потоком, лишь только работница нажимала педаль; уже неделю никто здесь не пользовался деревянными «фордовскими» колотушками, потому что их заменяло теперь приспособление Зноевского — вращающаяся зубчатка в горловине бункера, — да и самих колотушек не увидел на полу Степан. За ненадобностью Варвара Казанцева собрала их в охапку, отнесла в столовую и посовала в печь.
— Ну как? идет дело? — спросил Зноевский, кивнув на одну из машин, но подразумевая все пять «Осборнов».
Ему ответила Казанцева:
— Идет, да еще как!.. Ни одной задержки… Нашему соревнованию большая помощь…
— Теперь нас не обгонят! — прокричала Настя Бисерова. — Сергей и так говорил мне: «В такое время, когда темные люди в наши ряды пробираются, глядеть надо в оба и во всю силу работать, чтобы ущерб, какой они причинили, скорее изжить…» В самом деле, Степан Аркадьевич, не только для себя, для детей живем…
Руки у ней двигались проворно, уверенно — сильные, заботливые руки матери, привыкшие к труду и правам своим. И Зноевский, представив себе эту простую женщину с грудным ребенком на руках, подумал:
«Если настанет час, она проводит мужа, на войну и, пожалуй, не будет плакать ни о детях, ни о себе…»
Авдентов растворил окно, под которым стоял с густою кроной тополь, выросший за эти годы, и, облокотившись, озирал родные места. В теплом безветрии осени дымились в тумане далекие леса, отступившие от города и поселков. Ни днем ни ночью не затихало движение и гул в цехах.
За соседним зданием громыхали трамваи, оттуда по тротуарам и улицей шли торопливые люди, направляясь к заводу. Потом заревел и задрожал гудок — знакомый привычный голос, — но Авдентову было теперь уже незачем идти в свой цех.
Весь этот месяц он варил высокосортный металл для новой серийной машины и, подготовляя себе смену — двух молодых инженеров и горнового мастера, — заметно спешил. Задумав перевестись на Магнитку, он заручился уже согласием Колыванова и Дынникова. Да и Степан не разубеждал его больше, понимая, что завод давал Михаилу все, что требовалось инженеру в жизни, и он не искал бы себе ничего другого, если б не Мария.
В этом отношении Авдентов оказался своеобразным человеком, отличным от многих, у кого быстро и легко заживают раны. Его привязанность не ослабела за этот долгий срок — быть может, потому, что Мария жила рядом. Где бы он ни был — в цеху, дома, в театре, — он помнил о ней почти всегда. Это была какая-то застарелая боль, и следовало где-то в далекой стороне поискать себе исцеления… Там, на новом месте, будет легче устроить жизнь, как подсказывали ему властные годы.
Правда, у Дынниковых еще не было детей, и это наводило на мысль о непрочности их брака, но время шло, наполненное событиями; в его напряженном движении сталкивались, сходились и расставались люди; нервная лихорадка пускового периода стала далеким пережитком; еще дальше отодвинулась суетливая горячая пора стройки, и Авдентов, напрягая память, уже никак не мог вспомнить фамилию молодого, черноватого и очень веселого инженера, который сменил в гавани Штальмера (вскоре по завершении стройки тот уехал с женой на Дальний Восток); на собраниях и в клубе ИТР Михаил встречался с людьми и зачастую не знал — кто из них где работает: завод разрастался еще, — а в отношениях Марии к Авдентову не изменилось ничто. Он был не нужен ей, и потому за все эти годы не сделала она ни одной попытки к сближению.
