Анатолий готов был просидеть здесь до утра, целую вечность, — только бы ей было это приятно.
— Вы помните нашу первую встречу?. — спросила она, нечаянно положив руку к нему на колено.
— Помню, как же.
— У меня в кармане конфеты, достаньте сами — вам удобнее: мне не хочется приподниматься. Я не измяла их? нет!.. Как это мило с их стороны.
Парень рассмеялся, дивясь ее остроумию, хотел и сам сказать что-нибудь шуточное, но не давалась ему шутка.
Минуту позже Соболь спросила с тихой грустью:
— Анатоль… вы меня очень любите?
— Да, очень, — вздохнул он. — И для, тебя, Рина, сделаю все… если смогу только.
— Ты умный, и многое знаешь… а мне от тебя немного нужно и… не сейчас.
Он не догадался спросить, в чем должна заключаться его услуга, в которой у ней нужда.
— Однако, — заметила Соболь, посмотрев лукаво в глаза. — Ты меня — сонную — намеревался спустить под откос?.. Да?..
Дымогаров отпрянул даже, — так велика и потрясающа была нелепость.
— Ну что ты, Ринка!.. Я?.. тебя!.. Ты шутишь? Голову отдам, но чтобы это… — Он взволновался, приняв это за чистую монету, и Соболь, видя неподдельный испуг его, погладила ему щеку:
— Я шучу, милый… Я поняла, что ты потерял дорогу, но стеснялся мне сказать. Я заметила твое беспокойство, но все же промолчала: мне было жаль… Ты бы очень смутился, правда?
— Правда, — он наклонился к ее губам, чтобы слушать еще и еще. — Значит, ты не спала?
Соболь промолчала.
Накаленный за день воздух еще не успел остыть и было бы душно, если бы не веяло с реки прохладой. Анатолий заботливо кутал ее плечо, а пальто было такое мягкое, ворсистое, приятное на ощупь.
Она многое разрешала ему сегодня, но когда он, совсем потерявший голову, попытался применить и силу, — Соболь мгновенно вскочила с земли.
— Это нельзя… ты забылся, милый… Я очень прошу тебя… не надо… пока… И если ты любишь, то — поймешь, — скорее дружески, чем строго, сказала она.
— Прости, — прошептал он, втайне ругая себя за дерзость.
Некоторое время спустя, они опять сидели на том же месте и, чтобы не портить ни доброй прогулки, ни отношений, оба старались не вспоминать того, что позволил было он себе.
Укрощенный и присмиревший, он теперь доволен был и тем, что хоть не гонят.
— Анатоль?..
— Да?..
— Анатоль, тебе необходимо взять маленькое поручение… почти секретное, — произнесла она вкрадчивым, пугающим шепотом. — Степан Зноевский в больших неладах со Штальмером… Он замучил его интригами, Штальмера сняли, — ты знаешь это?.. А теперь Зноевский подбирает всякий материал на него… Штальмер к тебе и ко мне очень хорошо относится, а Гайтсман — родственник. Зноевский обоих преследует. Ты последи за ним — и что заметишь… передай мне.
Дымогаров слушал с остановившимся дыханием, с полуоткрытым ртом — и ничего решительно не мог понять; он смотрел на нее сперва пристально, потом пугливо, — и не узнавал. Жидкий зеленоватый луч за минуту до этого падал на ее лицо, придавая ему почти колдовскую пленительность, а теперь переместился на ее грудь и шею, а ее лицо, закрытое тенью ветвей, стало чужим, неузнаваемым, и из глубоких потемневших впадин холодно и колюче блестели глаза.
— Я тебя не понимаю, — и он оттолкнул ее. — Что это?.. дурная шутка, или?..
— А ты подумай. Я сказала, кажется, ясно, — раздельно произнесла она, чтобы почувствовал ее власть.
Он содрогнулся, взглянул по сторонам, но опасно было спешить, не вызнав кое-что еще. Сдерживая себя, он спросил:
— А если не соглашусь?
— Тогда заставят…
— Кто?..
— Я… — И Соболь засмеялась принужденно: — Глупый ты, Анатоль, глупый… Ну, как ты не поймешь, что мне нужно, мне.
— Тебе?! Зноевский — партиец, орденоносец… Степана Аркадьевича уважают все… Если надо кому следить, так не мне… Меня этому не учили. И уж, конечно, не за ним следить, а за Штальмером! — прорвался шофер. — Да, да!.. он приехал черт знает откуда!.. из какой-то буржуазной республики… А Зноевский…
Соболь засмеялась опять, и был страшен и непонятен этот смех. Он схватил ее за руку и почти дернул к себе:
— Кто ты? Говори!.. Зачем это понадобилось? Ну?
— Анатоль, мне больно, — простонала она, — пусти… Я не умею шутить, это — правда… Но для меня теперь ясно. — И голос ее зазвучал обидой и горьким сожалением. — Я испытала тебя… маленькая женская хитрость удалась на мое несчастье, и теперь мне понятно все, все. Ты совсем не любишь, ты притворялся, лгал… Эх, ты!.. А еще «голову отдам». Чего ты от меня добивался?.. взять? А потом, потом где-нибудь за углом хихикать с пьяными шоферами. Они будут указывать на меня пальцами, и ты будешь рад? — С неподдельной ненавистью она расшаркнулась перед ним и развела руками: — Спасибо за такую твою «любовь»… Я тоже не так воспитана. До свидания!..
