Кто-то включил мотор, Настя рванулась вперед, пробилась на более удобное место. Конвейер дрогнул, звякнули ролики, и вот уже ползла, равномерно гудя, его широкая стометровая лента… Вот прошла перед глазами отчеркнутая мелом пометка на одной из плит, потом — все дальше, дальше… Вот она сделала полный оборот и вернулась обратно. Конвейеру дали второй прогон, скорость его меняли: три метра в минуту, четыре, шесть, девять!
— Мистер Брайсон просит рабочих сесть на ленту, — перевела девушка, вслед за неразборчивым бурчаньем эксперта.
«Что он, сломать хочет?» — стрелой вонзилось в сознание Насти, и она болезненно насторожилась. От тесноты ей стало трудно дышать.
Несмело, по одному, потом смелее монтажники, литейщики уселись на плиты, точно дети на карусель… Конвейер не сдал и под этой нагрузкой.
— Идет! — крикнул Харитонушка, но кругом строго на него-зашикали.
Брайсон молчал, слушал звук роликов, и лицо его, с плотна сжатыми, тонкими губами, оставалось прежним.
Запустив руку в широкий карман, он вынул бронзовую монету, жестом приказал рабочим слезть и, нагнувшись, поставил монету ребром на плиту… Конвейер шел, и вместе с ним шел эксперт, придерживая монету пальцем, чтобы не упала. Потом мгновенно (никто не заметил даже) он отнял руку, — и вот, не придерживаемая ничем, стоя на узком своем ребре, бронзовая монетка плавно пошла по кругу.
Насте стало страшно и как-то холодно внутри, — она не видела ничего больше, кроме этого желтого, тускло и зловеще поблескивающего кружка, — он не падал!.. Кажется, остановилось время, все замерли, и только Брайсон — спокойный, неумолимый — неслышными шагами шел вслед за монетой, точно крался, не спуская с нее цепкого взгляда. На повороте монета дрогнула, качнулась (или померещилось это), Настя закрыла глаза: «Ну, теперь все кончено!.. Не выдержали!» — И вдруг стоголосый громовой крик, точно взрыв, прорвал тишину.
Настя открыла глаза, — все кричали, улыбались, белые зубы блестели на темных, еще недавно озабоченных и робко ждущих лицах. Толпа ожила, зашевелилась, а монетка, миновав крутую петлю, шла теперь уже по прямой, к тому месту, откуда начала свое движение.
Дружное «ур-ра-а!» раздалось под сводами цеха.
Брайсон, последние секунды стоявший на одном месте, сдержанно махнул рукой, и конвейер остановили.
Колыванов Матвей обратился к переводчице:
— Спросите мистера Брайсона, какого он мнения о нашей работе?
Эксперт повернулся к нему и произнес отчетливо:
— Well done.
— Отлично сделано, — перевел Зноевский его фразу.
Испытание кончилось.
Степан Аркадьевич подошел к Брайсону, о чем-то с ним заговорил, толпа шумела, тронулась с места, Сергей Бисеров звал к себе Харитонушку, махая над головами рукой. Настя, не видя больше ничего, убежала к вагранке и там, прислонившись к стене, заплакала…
Кто-то тронул ее за рукав, она обернулась.
— Настя!.. что с тобой?
Бисерова, увидев перед собой Марию, вскинула руки и, зарыдав, бросилась к ней на шею.
— Уймись, уймись же, — уговаривала Мария, не зная, что случилось. — Да о чем ты это?.. сроду не плакала, а тут… Сергей, что ли, обидел?.. Ну успокойся?.. Ну успокойся… нельзя же так… Что у вас с Сергеем-то?..
— Да ничего… хорошо все. — Она еще всхлипывала, утирая концом платка слезы, но лицо уже улыбалось. — Так я… и сама не знаю… Растревожили… Этот — дьявол-то с трубкой! — уж не знал, как и мудрить над нами… Даже деньгой проверял, пострел горбоносый, а все-таки пришлось похвалить… А ты разве здесь?.. Я что-то тебя не заметила. Ну пойдем, я провожу тебя…
Толпа в дверях задержала их ненадолго, и они вышли на дорогу, где двигался народ по широкой, чисто выметенной полосе асфальта. По сторонам этой новой гладкой дороги трепетали кумачовые флажки на древках, поседевшие от инея; всюду виднелись плакаты, транспаранты с цифрами и лозунгами торжественного дня.
Настя остановилась, точно впервые почувствовала этот праздник, и, сжав руку Марии в своей ладони, сказала:
— Помнишь, как мы в деревне-то жили, как в город вместе ехали?.. а теперь… — И вдруг бросилась к Марии на шею и принялась целовать: — Марусенька, милушка ты моя!..
