Цех уже остекляли, вели отделочные работы внутри, в тепляках заливали фундаменты для вагранок и выемки для электропечей. Настя Горохова перешла с Варварой в земленабивное отделение, и с утра до синих сумерек они работали здесь. Понемногу, но с каждым днем заметнее, освобождалось от всего лишнего емкое пространство цеха, согретое печами. Его займут скоро машины и агрегаты, первая партия которых находилась уже в пути. В конце февраля прибыли станки для механосборочного.
Настя Горохова по дороге в цех сама видела нынче сотни огромных ящиков с черными клеймами на досках. В ней пробудился интерес к завтрашнему дню своего цеха, и, обращаясь к Штальмеру, она указала на тоннель под полом:
— Там чего поставят?
— А вы работайте, работайте. — И прошел мимо.
Вскоре появился Авдентов, очевидно, разыскивая его. Потом Настя видела, как двое инженеров остановились посреди цеха и о чем-то заспорили. Она подошла ближе и спряталась за выступом стены.
— Мы отстаем, не успеваем к сроку, — говорил Авдентов, взволнованный чем-то. — Я это вижу.
— Видят все — и Колыванов, и Дынников, и главный инженер, но они не в панике, — отвечал Штальмер.
— При чем тут они, когда виноваты мы. Путаемся и путаем других, срываем сроки, сами себе создаем узкие места и просим помощи. Придет оборудование, и цех задохнется.
— Вы большой пессимист, — с укором сказал Штальмер. — Каждый день порождает у вас сомнения… Если вы когда-нибудь получите права начальника цеха, вам будет трудно работать. Я понимаю ваше стремление стать независимым, но… вам пока следует считаться с моим правом.
— Тем хуже для дела! — вскипел Авдентов, и лицо его побелело. — Я вовсе не причастен к интригам и сплетням, на это мастер — вы!.. и заявляю категорически: я ухожу с работы…
— Хорошо, я не держу вас. Доложите Борису Сергеевичу.
Настя не знала причины их ссоры, но ей стало жаль своего человека — Авдентова: он был ей неизмеримо ближе Штальмера. Ей думалось, что Михаил Иванович не останется после этого не только в цехе, но и вообще на заводе, и, сама не ведая почему, решила сообщить об этом Марии Дынниковой.
На другой день Авдентов пришел в партком. Однако противник опередил его: Штальмер был уже здесь, и, судя по всему, беседа подходила к концу.
— Как раз кстати, — сказал Колыванов, протянув через стол руку Авдентову. — Садись… и выкладывай свое… Увольняться — не время… Нельзя вразброд идти… Строить надо.
— …и вместе делить заслуженные упреки в отставании, — примиренно улыбнулся Штальмер. — У нас с вами — ни четкой плановой работы, ни конкретного руководства… Я признаюсь…
Начальник цеха большую часть вины взял теперь на себя и обещал «приложить все усилия».
Вслед за этим наступило в литейке примирение, график работ, хотя и туго, но поднимался вверх, и это рассеяло тревогу Колыванова и Дынникова.
Доволен был и Авдентов.
…Маленькая коммуна молодых инженеров все еще жила в бараке, не торопясь переезжать в отдельные квартиры, но уже намечался ее распад: Авдентов целых два месяца прожил на Стрижовой даче и в скором времени собирался переехать в соцгород, а начальник гавани последние дни почти не ночевал дома, — но вовсе не потому, что много было работы. По всей видимости, он «числился уже в женихах», как сказал однажды про него Авдентов.
Сегодня, только уселись за стол, начальник гавани явился. Он был в белоснежной сорочке, от него пахло одуряющими духами. Авдентов обнюхал своего приятеля и подивился его умопомрачительной перемене.
— Ну, родной, и духи-то у тебя смешались… Жених?
— Угу… факт на лице. — Действительно, его лицо необыкновенно молодо светилось и было чуточку глупым. — Иван Забава так изукрасил меня, хоть сейчас в танец.
Избранницу его знали в коммуне и выбор одобрили вполне. Пришлось обстоятельно обсудить, чем ознаменовать это событие, и решили на том — освятить семейное счастье выпивкой.
— А ввиду того, что жених богатый, — категорично заявил Авдентов, — могу помириться только на капитальной выпивке и шампанском.
— Друзья! — взмолился жених, — дорогие члены коммуны! Ну зачем вам подрывать мое семейное благополучие?..
