Дважды прибегал к нему и Подшибихин Макар Макарыч — один раз за тем, чтобы отдать половину старого долга, второй раз, чтобы взять взаймы втрое больше прежнего, — но, получив решительный отказ, оскорбился и начал избегать встреч.
Зато часто, почти каждый вечер, когда потемки лягут на землю, прибегала в землянку Мотя и иногда оставалась до утра. Он снабжал ее отрезами полотна, рукавичками, топорами, сам укладывал ворованное на дно вместительной ее корзины, прикрывая широким листом лопуха и, вознаграждаемый постоянной ее любовью, не спрашивал денег. Но она изредка возвращала ему из базарной выручки малую толику, и Мартын брал.
Потом ее посещения стали реже и, к горестному изумлению Мартына, прекратились совсем. Сперва он подумал, что Мотя попалась, и перепугался за себя. Но опасения, однако, не подтвердились: придя к ней однажды поздним вечером, он застал у нее другого. Продавец из бакалейного магазина — молодой, чистенький, бритый городской человек, — он, конечно, снабжал ее не суровым полотном и не топорами, а конфетами, сахаром и папиросами, что больше подходило к ее женским вкусам и что легче удавалось сбыть.
Он вернулся к себе в землянку, — и каждая мелочь в его жилье предстала передним в поразительно убогом своем существе.
Всю эту ночь он проворочался на жестких нарах, думая только о Моте…
Он уже ленился вскипятить для себя чайник, раздеться и разуться на ночь, а утром в положенный час приходил в склад; являлись туда десятники, рабочие, и он выдавал им все, что требовали с него…
Неделю спустя он случайно встретил Мотю и почувствовал в груди такой прилив исступленного озлобления и мести, что не смог ничего сказать.
Теперь она жила с другим, еще больше похорошела за это короткое время и, наверно, довольна тем, что с завидной легкостью забыла проторенную самой дорожку к его холодной землянке.
Уже вдогонку ей он бросил оскорбительное слово, вскипевшее в нем, — но и тут не оглянулась Мотя, убегая тропой в Ключиху.
ГЛАВА II
Незаконченные счеты
Окольным путем — из рук в руки — доставили Мартыну из деревни письмо; жена извещала, что на их широких полосах «стеной повалилась после дождей рожь» и ее жнут колхозники; что в яблоневом саду отягощенные ветви висят до земли, плоды налились и покраснели, но рвут их чужие дети, которые не смели прежде подойти и к изгороди; что на паровушке сменили жернов, поставили новую шестерню на просорушке вместо той, что пришла в негодность; а самый дом «переиначили» и готовят под школу…
И вот опять все это приблизилось к нему настолько, что он, мысленно обходя прежние свои владенья, осматривал, трогал руками и даже слышал запахи сухой, поджаренной солнцем соломы, запах плодов; видел перед глазами, вблизи, и этот полукаменный дом с амбаром в проулке, и паровую мельницу в поле с красной часовней близ нее.
Живя вдали от тех мест, он никогда почти не забывал свои потери, а сейчас родные люди еще раз напомнили ему о них, — и он затосковал… в жилах разлилась желчь, — он задыхался от мстительной злобы, от сознания своего бессилия и одиночества, а измена Моти еще больше усилила это чувство.
Потерь было у него порядочно — и там, в деревне, и здесь, где пытался укрыться от расправы за прошлое. Склад почел он за наиболее укромное и выгодное место, но теперь не было даже и малой уверенности, что не погонят и отсюда, куда поставил его Штальмер, позабывший второпях узнать — кто он?
Неподалеку от склада возводили четырехэтажное здание, обставленное лесами. По настилу, круто поднимавшемуся от земли, взад и вперед ходили подносчики — порожние и с кирпичами на спине; вверху копошились и покрикивали каменщики, подгоняя один другого, охваченные общей горячкой. Люди спешили, но Мартыну было чуждо их рвение…
Он тяжело поднимался, шагая по изгибающимся доскам, глядел вниз, и когда человек, идущий с ношей впереди, уронил с высоты на землю кирпич, Мартын проследил его падение, — тот врезался в щебень, распался на куски, — а Мартыну было досадно, что в этом камне нет взрывчатой сокрушительной силы…
Отсюда, с высоченной кирпичной стены, отчетливо виднелись: вздыбленная всюду, искромсанная канавами земля, желтое полотно железной дороги, уводившей к реке. На берегу кипела стройка, — огромные эстакады поднимались над самой водой, баржи и пароходы запрудили реку. Ширились и обстраивались рабочие поселки, за ними рос город, и белые стены домов, вытянувшихся длиннейшими улицами, громоздились, как сугробы, один за одним; а ближе и правее его, — уже и не разобрать было, что воздвигают люди.
