В зале заседания райкома он сидел нынче всех ближе к Колыванову, которому ударный труд молодых был самой надежной подпорой. Дынников припомнил, как нанималась к нему мокроусовская артель и какие условия тогда выторговывал себе Бисеров.
— Это ж давно было! — конфузливо отпирался парень, невольно оглянувшись назад. — Теперь другое в уме…
— …Машина, — досказал Радаев, сидевший с ним рядом. — Когда-нибудь мы ее, голубушку, сделаем!..
То была вечеринка, когда-то обещанная Дынниковым, только люди сидели тут уже другие, кого не соблазнишь вином. Речь шла о том, как одолеть наступающую осень, когда удесятерятся трудности, когда зальет дождями развороченную землю, обледенеет металл и загудят холодные ветра в высоких стальных «стропилах».
Золотая, душистая и солнечная пора была кануном ненастных коротких дней, и в этот недолгий промежуток требовалось рассовать по баракам обитателей землянок и палаток.
ЦК партии указывал срок, не позднее которого должны быть закончены сорок девять, больших зимних бараков, а нарком Орджоникидзе каждую пятидневку спрашивал по телефону о ходе строительных работ; его интересовали и бараки; по его же приказу началась и ликвидация земляного поселка «Кавказ»…
Сенцов ушел из райкома с таким ощущением окрепшей силы и какой-то стремительной уверенности, будто Колыванов или даже сам нарком похлопал его по плечу, сказав: «Молодец! Шагай дальше».
Ему хотелось поделиться с Галкой сокровенным, и он пошел в больницу, когда еще не закатилось солнце, и всю дорогу думал о ней.
Раздробленную ногу залили гипсом, и Галя целые дни лежала, не двигаясь. Терпеливо перенося свою боль, ни на кого не жалуясь, она была переполнена постоянными заботами о нем, здоровом человеке, и спрашивала о таких мелочах, которым он не всегда придавал значение: сколько заработал? что купил себе из белья, одежды? почему не отдает починить себе рубашку?.. На его тревожные вопросы неизменно отвечала, что ей лучше стало, что не позже, как через месяц, ее выпишут… Но ему-то видно было, что на скорое выздоровление надежды нет…
Его испугало тогда известие, что Гале заказаны костыли.
— В следующий раз ты придешь, а я — буду на них.
Глупая, она даже радовалась этому. Он выслушал молча, понурив голову, а вспомнив старуху на костылях, которая встретилась ему однажды в коридоре, представил Галю, повисшую на деревянных подпорках, маленькую, худую, идущую к нему навстречу, — и мысленно отшатнулся.
— Это на первое время только… Володь… — Чутьем женщины Галя поняла движение его мыслей, и точно извинялась за свою затянувшуюся болезнь. — А потом без них буду ходить.
Он навещал ее часто и, замечая, как прибывают в ней силы, радовался. И вот уже близился срок, которого ждали нетерпеливо оба…
Опять дали ему халат — в желтых пятнах, пахнущий лекарствами, очень длинный, но узкий в плечах, — кажется, тот самый и надевал Володька месяц тому назад, придя сюда впервые… Он боялся тогда идти в седьмую палату, не зная, в каком состоянии застанет больную, и спросил о ней сперва сиделку, потом сестру…
Нынешний день казался Сенцову праздником.
Пробежав коридором, он остановился у седьмой палаты и заглянул в непритворенную дверь одним глазом: Галя в больничном халате читала на койке книгу, и лица ее не было видно ему; правая нога, в желтом чулке, уже не забинтована, а свободна, как у здоровой, лежала поверх одеяла.
Он кашлянули постучал в дверь…
Увидев его, Галя порывисто поднялась, щеки у ней зарделись. Простая полотняная рубашка с незавязанными тесемками широкого ворота открывала ее тело, и Галя поспешно поправила ее.
«Чего ты меня стесняешься?» — улыбнулся Сенцов, присаживаясь на табуретку рядом. Он не сказал этих слов, потому что был не один, но Галя поняла его улыбку.
Кроме нее лежала в палате еще одна работница, но ее уже выписали, и она сдавала сестре-хозяйке постельные принадлежности — такая довольная, взволнованная тем, что снова уходит в жизнь! Муж и девочка лет шести поджидали ее в коридоре, нетерпеливо выглядывая из-за стеклянной перегородки… Они ушли скоро, и теперь никто не мешал говорить обо всем свободно.
