Авдентову с первого взгляда понравился этот бойкий веселый бригадир, со звонким жестковатым голосом, подошедший к нему близко.
— Это Штальмер приспособил, — вспомнил Бисеров. — На днях в газете о нем писали… и очень хвалили. А нам преподаватель рассказывал, что другие краны употребляют при разгрузке.
— Да, 20—25-тонный «Браунхойст» и «Огайо»… они, очевидно, заняты на прессовом и механосборочном.
День обещал быть весьма неудачным; «Лорейн» не мог осилить колонн, весивших каждая по три с половиной тонны, ни тем более пролетов с фонарем, весом в пять с половиной тонн, да помимо того, и радиус действия этого крана весьма невелик. Сущим недоразумением является присылка его на участок. Он поднимает только самые легкие части, и придется специально выбирать их с платформ.
Он сбегал в контору Штальмера, но того еще не было на площадке, терять же времени не хотелось, и Авдентов приступил к разгрузке.
В девять часов он опять сделал попытку объясниться со своим начальником, но не застал и теперь: тот ушел к Дынникову.
Прождав с полчаса, Авдентов два раза спрашивал по телефону, и оттуда ответили, наконец, что Штальмер будет на литейном через сорок минут. Дождаться его было легче, чем идти к Дынникову.
— Других поднимает рано, а сам спит, — нервничал Авдентов, думая, что единственная причина его беспокойства заключается в несогласованных действиях начальства.
Штальмер «утешил» его тем, что два «Браунхойста» освободятся не раньше трех часов дня, что Дынников торопится закончить сборку прессового цеха и раньше трех краны не придут. Авдентов развел руками, не сказав ни слова. Партия груза была значительной, срок дали жесткий, спозаранок пригнали людей, а оказывается — ничто не готово!
«Лорейн» медленно двигался вдоль железнодорожного полотна, и поэтому после пяти часов работы узкая площадка была сплошь завалена мелкими частями конструкций.
Солнце припекало сильно, облаками носилась по площадке взбудораженная машинами и ветром пыль. В обеденный перерыв Авдентов сбегал к фонтану, чтобы смыть с себя хоть частицу усталости, ходил в столовую и все поглядывал по сторонам — не встретит ли где Марию. Из соседнего магазина вышла молодая женщина, он нагнал ее, — но это была не та.
«Я позвоню ей», — решил он, совсем позабыв о том, что, собственно, и говорить больше не о чем.
Кран не прислали и в три часа — разгрузка явно срывалась, и ему ничего не оставалось делать, как идти к самому Дынникову с жалобой.
По дороге он думал: какая точность и порядок были в работе армии и какая неразбериха здесь!.. Ему уже казалось, что управлять танком, сидя в душной и раскаленной коробке, куда легче, чем быть инженером на стройке… И все-таки… «Да, да, я непременно позвоню ей», — повторил он, и вдруг остановился: у нарзанного киоска стояла она, глядя в его сторону.
Он подошел.
— Здравствуй, я очень рад, — улыбнулся он, — я только что сейчас о тебе думал… а вчера все почему-то ждал записки… и представь — получил…
— Я не писала вам… — и она пожала плечами.
— Но тем не менее, я получил. — Он смотрел ей теперь прямо в глаза и, кажется, сердился: — Да, не писала и, наверно, никогда не напишешь больше… Я говорю глупости, извини. Но действительно, я очень ждал… и вот получил приказ — разгружать вагоны… Идем, я хоть провожу тебя немного. Куда идешь, Маруся?..
— К Борису. В половине пятого он уезжает в город и мне надо наказать ему одну вещь. Боюсь, что запоздала.
У ней были свои дела, заботы, общие с мужем, никакого отношения не имевшие к Авдентову, и все же хотелось знать о них. Он даже спросил, когда встала она, с чего начинается его рабочий день, чем она занята вообще, — словно этим путем можно было пройти к ее сердцу и заглянуть, — что там теперь?
— О наших прежних отношениях ты говорила ему? — осмелился он.
— Вообще — да… а лично про тебя — нет.
— И хорошо к тебе относится?
— Я уже сказала в прошлый раз.
— Когда-нибудь, когда станет тяжело, мне можно позвонить тебе?
— Звони… пятнадцать, ноль и две тройки… но о чем говорить нам?..
— Хоть услышать твой голос… Какая ты стала! — восторженно и тихо вымолвил он.
