— Я говорила с ним, — сказала она. — И он отвечал мне. Я знаю, он здесь.
— Его здесь нет. — Она попыталась вырваться, и я еще крепче прижал ее к себе. Я знал: один неверный шаг, и мы оба упадем с обрыва. — Закрываешь глаза и начинаешь слушать, и слышишь голос, который хочешь услышать. Говоришь — и он отвечает, но все это время говоришь сам с собой. Говоришь и отвечаешь сам себе, а слова и интонацию подбираешь из звона колокольчиков. Это самообман, это еще менее реально, чем фотография или магнитофонная запись. Память подсказывает слова.
— Там мой муж, — настаивала она. — Он звал меня.
Я должна идти к нему.
— Нельзя. — Меня прошиб пот при мысли о том, что лучится, если она вырвется, — Послушайте, слышали ли вы его голос, или думали, что вы его слышите, но вы вошли с закрытыми глазами на звук. Но звук-то шел от кустов. — Я встряхнул ее. — Вы понимаете? От кустов.
Она не понимала.
— Кремний, — сказал я. — Листья, как бритвы. Долина вся ими покрыта, а здесь обрыв. Еще два шага, и вы бы сорвались вниз. — Я схватил ее за плечи и повернул лицом к обрыву. — Мы недаром не водим сюда туристов. Слишком многие вели себя так же, как вЫ, верили, как вы. — Я показал на то место среди бледнозеленых зарослей, где что-то смутно белело. — Мы зовем это место Долиной поющих колокольчиков, а правильнее было бы назвать его Долиной смерти.
Она долго смотрела на белеющие кости. Ветер стих, и лишь нежный звон доносился из долины, и когда она заговорила, ее голое прозвучал громко.
— Вы приходите сюда, — сказала она. — Почему?
— Ради своей мечты. — Я рассказал ей все. — Но теперь я понимаю, что напрасно потерял пять лет. Не повторяйте моей ошибки, не живите прошлым. Надо жить настоящим и будущим. Не стоит терзать себя воспоминаниями. Пусть мертвые покоятся с миром.
— А вы?
— И я последую своему собственному совету. — Еще раз я оглядел сверкающее пространство долины и, наверное, впервые увидел ее. Не то, что о ней рассказывали, не последний приют покинувших нас, не единственное место во Вселенной, куда мертвые приходят, чтобы знакомыми голосами говорить с теми, кто их любит и помнит. Я увидел то, что видел Хольман. Колокольчики- чудо природы, и не более. Каприз эволюции, в них нет ничего сверхъестественного, не больше, чем в любом другом растении.
Когда мы шли обратно к кораблю, Лора улыбалась.
Я понял, почему, — раньше, чем мы вернулись на Землю.
Я забыл, что Хольман — психолог. Я недооценивал себя. Не учел того, что крупных ученых не так уж много.
И правительство, очевидно, все еще нуждалось во мне.
Но им был нужен здравомыслящий человек.
— Все было подстроено, — сказал мне Хольман в последнюю ночь полета. — Я не прошу прощения, врачу не нужно искать оправдания для своих методов лечения. Лора — не вдова. Она актриса божьей милостью. — Он внимательно посмотрел на меня. — Ты удивлен?
— Нет, — честно ответил я. — Я не удивлен. — Умный не поглупеет только потому, что у него в голове слегка помутилось.
У меня было время все обдумать, и некоторые детали прояснились. Намеки Хольмана, обстоятельства, при которых Лора пропала, и даже то, что Хольман дал мне понять, куда она могла пойти. Ей ничего не угрожало, но я-то не знал. Но я получил взамен неизмеримо больше.
Меня ждала Лора.
Ларри НАИВЕН
ЗДЕСЬ БЫВАЮТ ПРИЛИВЫ
Названия у этой планеты не было. Она вращалась вокруг звезды, которая в 2830 году лежала за пределами изученного пространства, на расстоянии сорока световых лет от солнца. Звезда эта называлась Ж-3, была чуть краснее Солнца и чуть поменьше. Планета, которая вращается за восемьдесят миллионов миль от своей звезды, малость холодновата на гуманоидный вкус.
В 2830 году случилось пролетать мимо этой планеты некоему Льюису Гридли By. Чем больше расстояния, тем чаще срабатывает закон больших чисел, — и во Вселенной обязательно происходит все, что только может произойти. К, примеру — надо же было Льюису встретиться с… Но мы до этого еще доберемся.
Льюису By уже стукнуло сто восемьдесят, и он вполне мог протянуть до тысячи, — если, конечно, ему не надоест жить, или он не расшибется в лепешку, прокалывая очередную пространственно-временную петлю.
