После обеда девочка нашла волейбольную площадку и деревянный стенд с распорядком дня и прикнопленной бумажкой со списком. Секций было много, футбольная, волейбольная… Показалось, что лучше всего записаться в секцию художественной гимнастики. Ей понравилось слово — «художественной».
Наступило время мёртвого часа. И с этих пор, с первого же дня пребывания в лагере, на девочку навалилось страшное, непонятное горе.
— Мая Рабинович! Почему лежишь с открытыми глазами? — раздался над ней пронзительный шёпот пионервожатой Зинаиды Ивановны. — Спать!
— Мне не хочется.
— Весь отряд спит, а ей, Рабинович, не хочется! Повернись к стенке, и чтобы глаза были закрыты.
Убедившись, что девочка повернулась к стенке, молоденькая пионервожатая вышла из бревенчатого барака, где находилась спальня.
— Рабинович, — послышался шёпот с соседних кроватей, — не будешь спать — накажут остальных. У нас такой порядок — один за всех и все за одного… Слышишь, Рабинович?
Девочка ничего не ответила. Перед её глазами на гладкой поверхности бревна был виден след сучка, напоминающий очертаниями Чёрное море.
Она вспомнила, как прошлым летом ездила с папой и мамой в Евпаторию. Из глаз покатились слезы.
Как это бывает, девочки в отряде успели сдружиться между собой до её запоздалого приезда. Они держались стайками. Казалось, до одиноко бродящей по аллейкам Маи никому не было дела. Кроме пионервожатой.
Зинаиду Ивановну раздражала тихая, безответная девочка.
— Рабинович, куда ты идёшь?
— Никуда.
— Беги сейчас же на спортплощадку! Разве ты не знаешь, что начались занятия по художественной гимнастике? Сама записалась!
— Не хочу.
— А что ты хочешь?
— К маме.
Когда она всё-таки прибрела к спортплощадке, там расставленные в шахматном порядке пионерки крутили вокруг себя обручи.
— Опоздала! — с досадой констатировал Ашот Ашотович. — Становись сюда. Запомни, это будет твоё место на спартакъяде. Теперь на счёт раз-два-три учимся делать шпагат! Смотрите, как это делается!
Он пригнулся, упёрся руками в землю. Ноги его, как усы, раскинулись по земле вправо и влево.
— Видал-миндал! А теперь каждая из вас сделает, как я. Раз-два-три!
Вместе со всеми Мая попыталась растянуться в шпагат, почувствовала раздирающую боль и упала.
— Будешь тренироваться каждый день. Иначе не успеешь к спартакъяде, — Ашот Ашотович поднял её, обратился к остальным: — Пошёл судить волейбольный матч. А вы упражняйтесь с ней, пока не научится.
— Делай шпагат, Рабинович! — загалдели девочки. Мая посмотрела на них, повернулась и побрела. Гимнастки сорвались с мест, кинулись за ней с намерением поколотить.
— У нас один за всех, все за одного! Вот устроим тебе «тёмную», Рабинович, будешь знать! И тут девочка обернулась. Зубы её оскалились, как у зверька, губы дрожали.
С этих пор она целыми днями сидела в мамином жёлтом платьице с голубыми васильками на ступеньках крыльца у входа в спальный барак. Обняв коленки и склонив голову с темнорусой косой, тупо смотрела на снующих по земле муравьёв.
С одобрения Зинаиды Ивановны девочки объявили ей бойкот.
Она не понимала того, что происходит. Её понимание справедливости, доброты было разрушено. Детским умом смутно чувствовала — причиной беды почему-то является её фамилия. Ни в школе, ни дома во дворе Мае ещё не доводилось ощущать свою отверженность.
Порой спрашивала у какого-нибудь пробегающего мимо пионера из другого отряда:
— Какое число?
Ждала родительского дня, воскресенья. Очень боялась, что ночью ей устроят непонятную «тёмную». Старалась ложиться позже всех.
Зинаида Ивановна перестала к ней приставать. Зато однажды перед крыльцом появилась директорша лагеря в белом халате.
— Бука! — сказала она. — Почему ты не в пионерской форме? Красивая девочка, сидишь, как сыч, не развлекаешься. Завтра все отряды до обеда уходят в поход…
Мая опустила голову ещё ниже.
На следующее утро после завтрака, убедившись, что лагерь опустел, девочка решила пойти к тому месту в щелястом заборе, откуда было видно лесное озеро, но что-то толкнуло её изменить направление. Она двинулась к закрывшимся за ушедшими отрядами воротам из железной сетки.
