— А что же тогда делать? — спросил Теин.
— А ничего не надо делать! — решительно сказал Метелица.
— Но вот тут какое дело, — медленно продолжал Теин. — Община Иналика насчитывает всего лишь полторы сотни человек. Уже более полувека этот народ не растет, численность его не увеличивается. Хотя, надо сказать, и не снижается. Достигается это очень строгим соблюдением законов внутренней жизни, правил, установившихся издавна. Ни одна женщина у них не выходит замуж на сторону! Себе они могут брать жен со стороны, а отдать свою невесту — это грубое нарушение обычая… Так что любовь любовью, а тут такое намечается, что поневоле забеспокоишься, как все это предотвратить.
Метелица задумался. Похоже все же, что эфиопский крестьянин не совсем был прав. Да, перед любовью все равны — будь она в яранге, в хижине, в снежном иглу, во дворце или стандартной квартире многоэтажного городского дома, но все же…
— И даже в этом случае, — сказал он вслух, — надо дать возможность решать самой жизни.
— Возможно, что вы правы, — тяжело вздохнул Теин, поднимаясь.
— А на чем собираетесь возвращаться домой? — спросил Метелица.
— У меня парусная лодка, — ответил Теин. — Ветер попутный, часа через три буду в Уэлене.
— Погодите-ка!
Метелица вызвал помощника и отдал ему какие-то распоряжения. Теин стоял у большого окна и смотрел на пролив.
День вместе с солнцем уходил за Чукотский полуостров. Со всех сторон медленно, мягко, с какими-то ласковыми, теплыми дуновениями подбиралась ночь.
Журчала вода под острым форштевнем лодки, ветер низко гудел в тугом, легком парусе. Парус был ярко-желтый, как предписывалось инспекцией по безопасности плавания.
Скрылся за кормой крутой мыс Пээк, или мыс Дежнева на официальных географических картах. Низко стлались над водой птичьи стаи, пересекая курс. Время от времени из воды показывалась круглая, блестящая нерпичья голова, и большие темные глаза провожали долгим любопытствующим взглядом проплывающую лодку. Чуть поодаль прошло семейство моржей: видно, шли они на Инчоунское лежбище. Иногда показывался китовый фонтан, и черный острый плавник касатки прочерчивал воду.
Метелица не переставал поражаться жизнеобилию этих вод. Ему довелось долгое время жить на берегах теплых морей, которые были куда безжизненнее и пустыннее, нежели эти студеные воды. А здесь не бывало такого мгновения, чтобы в поле зрения не попалось какой-нибудь живности. И это стало возможным во многом благодаря тому, что человечество в конце прошлого века вдруг спохватилось, очнулось от бездумного, порой даже и бессмысленного уничтожения всего живого — зверей, лесов, живой чистой воды, воздуха…
Перед выходом в Тихий океан Метелица посмотрел назад и мысленно увидел взметнувшийся над водами, уходящий в сумерки наступающей северной ночи, гигантский мост в освещении неярких сигнальных ламп…
— Знаете, Сергей Иванович, — будто отзываясь на его мысли, сказал Теин, — часто, когда я выхожу в море и остаюсь один, смотрю на пролив и в воображении вижу мост.
— Я тоже, — ответил с улыбкой Метелица.
— И вот о чем думаю, — продолжал ровным голосом Теин. — Думаю, что от старого облика Берингова пролива уже ничего не останется. Это будет новый Берингов пролив…
— И что же, вам жалко старого?
— Нет, я не об этом, — тихо продолжал Теин. — Я хочу сказать о том, что в жизни все проходит: молодость, годы, способность живого воображения и даже старый Берингов пролив.
— И это закон жизни, — подхватил Метелица. — Но все — и молодость, и даже растраченные силы, передуманные мысли и пережитая любовь — остается в памяти человека, добавляет новые краски к его внутреннему облику.
Дул северный ветер, приглаживая волны у галечного берега. На железнодорожной станции разгружали платформы, и шум работающих механизмов доносился до открытого моря. Горели яркие светильники, и у входа в транспортный канал два маяка мигали дружелюбными огнями.
Пассажирский поезд отходил минут через двадцать.
Теин вошел вместе с Метелицей в вагон. Рассчитанное на долгое путешествие, купе представляло собой практически однокомнатный гостиничный номер с ванной.
