— Как долго Френсис собирается здесь быть?
— Сколько потребуется, — настороженно ответил Петр-Амая. — Она единственная, кто из американцев действительно работает для книги.
Стараясь говорить как можно мягче, Иван Теин произнес:
— Дорогой мой сын… Если не хочешь все испортить, не надо этого делать…
— Чего не надо делать? — не понял Петр-Амая.
— Это демонстрация…
— Что — демонстрация? — Но это Петр-Амая произнес уже по инерции, хорошо поняв, что имеет в виду отец.
— Пусть она едет домой.
— Но мы любим друг друга, и фактически мы муж и жена… Мы муж и жена по старинному эскимосскому обычаю, когда главное — любовь и взаимное согласие.
— Но перед нынешними законами, как нашими, так и их, — вы не муж и жена. Пусть Френсис сначала решит свои дела с Перси.
Петр-Амая снова поглядел в окно и наконец увидел их. Крепко держась друг за друга, преодолевая напор ветра, шли Ник Омиак и Френсис.
— Они идут сюда.
— Значит, ты пришел подготовить почву? — слабо улыбнулся Иван Теин.
— Но, как видишь, не получилось, — развел руками Петр-Амая.
Они спустились вниз, чтобы встретить гостей.
Иван Теин был подчеркнуто любезен и гостеприимен. Он тут же попросил принести чай.
Когда все расселись по креслам. Ник Омиак обвел взглядом рабочий кабинет председателя Уэленского сельского Совета, единственным украшением которого был Государственный флаг Советского Союза, развернутый позади рабочего стола. Потом пытливо посмотрел в лицо Ивана Теина, Петра-Амаи и спросил:
— Вы, как я догадываюсь, уже обо всем поговорили?
— Поговорили, — отозвался Иван Теин. — Вы знаете мое мнение на этот счет. Оно не изменилось.
Френсис, испуганная и растерянная (она поначалу не хотела идти сюда), вопросительно посмотрела на Петра-Амаю.
— Знаешь, Френсис, — он произнес это внятно и громко, — есть еще бюрократы и в нашей стране, и даже в Уэлене!
Принесли чай, который был выпит в тягостном молчании. После этого Петр-Амая проводил гостей до больницы.
Иван Теин смотрел им вслед, ветер нес их троих, подталкивая в спины, и сердце его разрывалось от жалости и сочувствия и к сыну, и к Френсис.
Ярангу пришлось строить почти заново. Наружная стена, обращенная к морю, была полностью разрушена. Вода проникла в чоттагин, сдвинула бревно-изголовье, повалив полог. Он лежал в углу мокрый, жалко съежившийся, словно снятая одежда с усталого путника. Часть поддерживающих купол столбов рухнула, и крыша чудом держалась на оставшихся. Можно было перенести ярангу в другое, безопасное место, на лагунную сторону косы. Но весь смысл сохранения древнего жилища заключался в том, что оно стояло именно на том же самом месте, где в незапамятные времена поселились предки Ивана Теина по чукотской линии. За многие прошедшие века морские волны не раз обрушивались на ярангу, возможно, даже полностью смывали ее, но люди опять возводили жилище на раз и навсегда выбранном месте. Видимо, это в человеческой натуре; природное окружение считать существенной частью самого себя.
Закончив работу в сельском Совете, Иван Теин шел через замерзшую лагуну, мимо школьного катка под навесом с ярким освещением и музыкой, направляясь в старый Уэлен. Не одного его постигла беда. Яранга Эйнеса, стоявшая у подножия Маячной сопки, с трудом была обнаружена за несколько сот метров от старого места. Она представляла собой груду обломков. Пришлось заново возводить древнее жилище, и свежие, еще не успевшие потемнеть желтые моржовые кожи на крыше резко выделялись на фоне остальных, серых и черных.
Обычно Иван Теин заставал у яранги сына. Во время работы перебрасывались необходимыми словами, а больше молчали. Иван Теин тяготился этим, выискивал пути сближения, но каждый раз в памяти звучала обидная фраза сына о бюрократизме.
Петр-Амая успел восстановить стенку с морской стороны, вкопал новые столбы. Притащил с берега несколько тяжелых, обкатанных волнами камней-грузил, тяжестью которых держалась крыша из моржовой кожи.
Полог высушили в редкие солнечные дни и повесили на прежнее место.
Поработав около двух часов, Иван Теин присел передохнуть на бревно-изголовье. Петр-Амая зажег небольшой костер на месте старого, смытого волнами очага. Теплый дым наполнил отсыревшую ярангу, и на душе стало веселее.
