Обычно примерно в этот момент несколько из мальчиков-автоматчиков дона засовывают свои револьверы вам в ноздри и спрашивают своего босса, не желает ли он отправить вас на тот свет.
— Мальчики, мальчики, — произнес дон Вермишелли. — Что с вами такое? Расслабьтесь.
Голос у него был удивительно грубый и негромкий, а акцент такой сильный, что его правдивое воспроизведение средствами орфографии подпадало бы под закон о высмеивании этнических групп. Так что я этот акцент воспроизводить не буду. — Гуннар и Макс — мои дру-зь-я.
Мальчики-автоматчики, попятившись, пропустили нас к столику.
— Прошу, — заявил дон Луиджи, похлопывая по дугообразной скамье справа от себя. — Посидим. Поговорим.
Я попытался уступить Гуннару честь восседать рядом с доном, но Гуннар столь же рьяно пытался уступить эту честь мне, так что мы оба суетились вокруг скамьи, как клоуны, пока я не плюнул и не уселся на спорное место сам. Гуннар, кряхтя, примостился около.
— Итак, Макс, — проговорил дон, — Гуннар сказал мне, что у тебя маленькая проблема и что, как ему кажется, я смогу ее решить.
Я покосился на Гуннара, который, очевидно, набирался смелости, чтобы ответить вежливо и осторожно, потом вновь обернулся к дону Луиджи и решил не тянуть кота за хвост.
— Точно, — сказал я. — А вы можете?
Гуннар весь побелел.
Дон Луиджи отсканировал меня пристальным, леденящим кровь взглядом, после чего неспешно кивнул.
— Да, Макс, я могу решить твою маленькую проблему вместо тебя. — Тут Гуннар облегченно вздохнул. — Вопрос в том, — продолжал дон, — готов ли ты заплатить мою цену?
Гуннар вновь раскрыл рот, но я вновь ринулся в схватку вперед него:
— Сколько?
Дон цокнул языком, покачивая своей великаньей, распухшей головой:
— Какой нетерпеливый мальчик! Погоди, вначале мы будем «манджиаре» . Еда — это жизнь, Макс. Если вести деловые разговоры на пустой желудок, сердце заболит. — Поднатужившись, он вытянул вперед руки и, соединив их над своим животом-горой, один раз хлопнул в ладоши.
В зону видимости, трепеща и звеня, вплыли две ультрапухлые блондинки в чем их мать родила (не считая, конечно, ювелирных украшений, грима и туфель на шпильках).
— Друзья мои, — произнес дон Вермишелли, — позвольте вам представить сестер Силикконе: Бэмби и Слонни.
Насколько я понял, Бэмби звалась та, что слева, хотя, на мой взгляд, ни малейшей разницы между ними не было. Гуннар, впрочем, эту разницу явно просек.
— Милые мои «гноччи», — сказал им дон, — мои друзья голодны. Принесите им покушать. Хм-м, — он задумчиво потер часть своих подбородков (первый и второй сверху), — для начала — немножко «полипи верачи аль-аглио» и «дуппа ди каппеллетти». Потом, может быть, тарелочку «тальятеллле верди алла маринара», еще тарелочку «старне аль вино россо» и буквально парочку «фонди ди карчиофи трифолари». Теперь закуски. Я хочу… — Он прервался, нахмурился и взмахнул рукой, отсылая девиц. — Не важно, это я решу, когда вы вернетесь. Ну-с, «андьямо», «андьямо»! — И он поторопил Слонни ласковым шлепком по «куло». Хихикая и позвякивая, сестры Силикконе исчезли.
Дон Вермишелли вновь обернулся к нам с Гуннаром.
— А теперь, друзья мои, — он поднял бокал, — за дело.
«Давно пора, черт возьми, — подумал я. — Ага. Мы о чем будем го…»
Гуннар больно ткнул меня локтем под ребра, привлекая мое внимание к полному бокалу, который возник передо мной на столе.
— Это тост такой. Макс.
Подняв свой бокал, Гуннар чокнулся с доном:
— ЗА ДЕЛО!
В конце концов еду нам принесли. Смотреть на эти кушанья было очень интересно, а есть их — не очень, ибо у виртуальной еды нет ни вкуса, ни питательной ценности. Бэмби и Слонни остались у столика нас обслуживать — что тоже было абсолютно безвкусно, но порой довольно забавно: мне очень понравилось, как Гуннар, пытаясь проиллюстрировать анекдот о летчиках с авианосца, использовал пупок Бэмби вместо бокала для вина. После этого Слонни разлеглась на моем участке стола и пригласила меня повторить этот фокус с ней, но к тому времени я вычислил по странной тональности ее голоса, что она пользуется устройством сдвига частот. А это с девяностопроцентной надежностью свидетельствует, что перед вами человек, которому, хоть тресни, никак не удается разобраться со своей сексуальной ориентацией.
