– Но ты его хоть любишь? – С надеждой спросила мама.
Тут на меня навалилась такая усталость, что ничего не захотелось выдумывать:
– Не смеши меня, ма. Надо будет – полюблю.
К счастью, в это время раздался звонок. Мама вскочила из-за стола, рванулась к дверям.
– Сиди, – сказала я. – Открою. Это – Лялька.
Конечно, это была Лялька – бывшая мамина ученица, моя соседка по лестничной площадке. Ляльке – восемнадцать. Хорошенькая – спасу нет. В прошлом году завалила вступительные в медицинский, и я устроила ее к нам санитаркой для рабочего стажа.
– Здрассьте! – Сказала Лялька с моими интонациями. – Ну, ты даешь! Я тебя жду, жду внизу…
– Лялечка! – Обрадовалась мама. – Здравствуй, детка!
– Ой, извините, Алла Сергеевна! Доброе утро.
– Мамуля, мы пошли…
– Подожди! – мама метнулась в комнату, потом обратно и стала пихать мне два рубля. – Ну, возьми!..
– Да есть у меня деньги.
– Ты уходишь на сутки – тебе необходимо нормально питаться!
– Ну, мама…
– Не спорь! И Лялю покорми.
– До свидания, Алла Сергеевна.
– Привет, ма…
К отделению милиции мы с Лялькой подкатили на какой-то халтурной черной «Волге». Уже из машины я увидела «картину маслом»: Зинка Мелейко во всем своем вечернем боевом обличии, на высоченных каблуках, подметала вместе с несколькими ханыгами двор, а школьница, взгромоздившись на колченогую стремянку, мыла снаружи высокие окна первого этажа. Помогали ей две жуткие патлатые бабы. Рожи опухшие, в синяках. Ткни пальцем – бормотуха так из ушей и брызнет!
– Погоди, шеф, – сказала я. – Сиди, Лялька, не высовывайся. Один момент!
Я выскочила из машины. Достала из сумки свитер, джинсы и куртку, протянула их Зинке.
– Отвернись! – Крикнула Зинка пожилому милиционеру, который приглядывал за всей этой компанией.
Тот сплюнул и отвернулся. Зинка натянула на себя джинсы, сняла кофточку, под которой не было даже намека на лифчик. Ханыги заржали. Зинка даже не посмотрела в их сторону, надела свитер, освободилась от юбки и закурила.
Подбежала школьница, попросила у меня сигарету. Вместо сигареты я сунула ей под нос фигу и вернулась в машину.
Когда подъехали к больнице, я порылась в бумажнике среди «крупняков», достала пятерку и расплатилась с водилой.
Лялька отчужденно молчала до самой лестницы, а потом спросила:
– Ты зачем у матери два рубля взяла? У тебя вон сколько их!
Вот Ляльку я жутко люблю! Ах, девка! Человек…
Я на ходу обняла ее за плечи. Она попыталась отстраниться, но я еще сильней притиснула ее к себе:
– Лялька… А лучше было бы, если б она знала, что у меня есть деньги, сколько их и откуда они, да?
– Нет.
– Вот то-то! Своих надо беречь.
Лялька мгновенно оттаяла и тут же продолжила начатую еще в машине тему:
– Танька, ну возьми меня как-нибудь с собой! Сколько тебя просить?..
Пока мы с Лялькой ехали к нашей больничке, у гостиницы на Неве шестеро представителей фирмы «Белитроник» весело усаживались в маленький оранжевый автобус своей фирмы, который они пригнали из Стокгольма. По бортам «микрика» было написано название фирмы, ее адрес и номер телекса.
– Кто сегодня за рулем? – Спросил бенни.
Всклокоченный краснорожий Гюнвальд, с которым я тусовалась в прошлом году, заорал:
– Кому мы можем доверить наши драгоценные жизни в чуждой и враждебной нам обстановке социализма? Кто из нас оказался самым решительным, самым смелым, самым-самым?
– Эдварда за руль! – Завопили все.
– Правильно! – орал Гюнвальд. – Человек, который женится на русской…
Слово «проститутка» он не успел произнести. Его дернули сзади за куртку и он мгновенно среагировал:
– На русской девушке, достоин всяческого уважения! Даже если потом она окажется шпионом!
Все расхохотались. Эдвард улыбнулся, сел за руль, и они поехали на Васильевский остров, на выставку.
А у меня начался рабочий день. Мой третий мир.
В отделении, над телевизором – электрические часы. Мне иногда кажется, что днем я вижу, как движется даже часовая стрелка. Минутная, так она для меня просто мчится сломя голову.
– Э, погоди-ка… Тут у тебя уже гематомка будь здоров! Давай-ка я тебя лучше в бедро кольну… А на попку – грелочку…
– Танечка! Вас в третью палату просят. Старушка у окна…
