Лазарев. И потому валяетесь?
Николай Прокопенко. Да. Всё или ничего[8]. Всё у нас невозможно, и я предпочитаю ничего.
Сергей Прокопенко. Мило… Очень даже мило.
Николай Прокопенко. Это уже дело вкуса.
Сергей Прокопенко. У кого в груди горит жажда правды, кто хочет обновить мир – тот не может сидеть сложа руки.
Николай Прокопенко. Да кто тебе сказал, что я мир обновить хочу?
Доктор. Ну, братья-разбойники, скучно.
Николай Прокопенко. Нет, серьёзно. Я решительно ничего не хочу. Помните, у Горького пьяный: ничего, говорит, я не хочу – и ничего не желаю[9]. Так и я: ничего не хочу и ничего не желаю…
Сергей Прокопенко. Мило.
Татьяна Павловна. Будет дурака валять.
Вассо. Ест хочу.
Все смеются.
Ершов. Смех смехом. А дело-то, похоже, лопнет?
Николай Прокопенко. О деле нельзя – доктор нам предписал развлекаться.
Сергей Прокопенко. Почему лопнет, не понимаю, за нас правда и вера в победу. (Встаёт в позу.) Чем больше препятствий, тем больше крепнут наши силы.
Николай Прокопенко(хохочет, перебивая). Ну, теперь дорвался, спасайся, кто может.
Сергей Прокопенко(не обращая внимания). Великое дело, которое мы начинаем, не умрёт: не в деньгах сила, а в идее. (Всё больше и больше возвышает голос.) Мы смело должны продолжать наш путь к великой цели; если до конца пути не суждено дойти нам, это сделают за нас грядущие поколения…
Звонок. Сергей Прокопенко не обращает внимания.
Сниткин. Звонок, кажется.
Сергей Прокопенко(продолжает во весь голос). Заря новой жизни, надеждой на которую мы живём, загорается с каждым днём всё ярче и ярче…
Звонок.
Татьяна Павловна. Прокопенко! Звонят – перестаньте вы. (Идёт в прихожую.)
Вассо. Я скоро «карауль!» кричать буду.
Николай Прокопенко(хохочет и хлопает в ладоши). Браво, оратор. Просим, просим…
Иван Трофимович. Тише, господа, – может быть, кто-нибудь чужой.
Смолкают. Голос Татьяны Павловны в прихожей: «Дома – он у себя наверху». Входят Мирский и Татьяна Павловна. Мирский молча кланяется всем присутствующим.
Мирский. У вас гости, может быть, мне удобнее прямо пройти к нему?
Татьяна Павловна. Нет, это свои. И мы сейчас идём обедать. Таракан, позовите Андрея Евгеньевича. Садитесь. Он сейчас придёт. Пойдёмте, господа, в столовую.
Все уходят. Мирский, заложив руки за спину, несколько раз проходит по комнате. Вассо молча возвращается и, увидав, что все ушли, идёт в столовую. Небольшая пауза. Входит Подгорный.
Мирский. Здравствуйте, Андрей Евгеньевич, заняты? Может быть, помешал?
Подгорный(дружески жмёт руку). Нет, что вы, садитесь.
Мирский. Видите ли, какая история, Андрей Евгеньевич, у меня к вам поручение есть.
Садятся.
Подгорный. Поручение? От кого это?
Мирский. Да от директора, Андрей Евгеньевич. Вы уж простите меня, старика: я буду говорить прямо, без всяких, знаете, этих фокусов…
Подгорный. Ну, конечно же, Фёдор Фёдорович. В чём дело?
Мирский. Вы знаете, Андрей Евгеньевич, как мы любим все вас и ценим. И директор тоже, да… но штука-то вот в чём… Журнал вы тут издаёте, «Народные думы», и значитесь редактором-издателем… Так вот директор находит это неудобным… Уф… Ну, слава Богу, кончил. А то, верите ли, как гимназист какой-нибудь боялся идти к вам. Чуть домой не вернулся. Как, думаю, я говорить-то буду, в чужие дела мешаться… Да главное – люблю-то я уж очень вас.
Подгорный. Я не понимаю – журнал, кажется, ничего предосудительного не содержит, ни в каком смысле?
Мирский. Знаю, знаю, Андрей Евгеньевич, и директор ничего не имеет… Но, подите же: говорит, несовместимо звание учителя и редактора народного журнала.
Подгорный. Ну уж как угодно.
Мирский(волнуясь). Господи, Боже мой! да не упрямьтесь вы, Андрей Евгеньевич: снимите своё имя официального редактора. Вот и всё. И издавайте себе с Богом что хотите. Ведь он только формальность соблюсти просит.
Подгорный. Нет, Фёдор Фёдорович, я должен решительно огорчить вас отказом.
Мирский. Вот что, Андрей Евгеньевич, редакторство вы снимите, а вместо этого поставьте, что при вашем ближайшем участии. Все же так делают…
Подгорный. Может быть, и делают. Не знаю. Но мне всё это надоело, опротивело. Не симпатично это как-то… И от всего этого я устал невыносимо.
