С 1880-х он становится последовательным критиком православной церкви и православного вероучения, противопоставляя ему собственное понимание христианства, точнее, веры. Так, он считает Иисуса Христа только человеком, отрицает церковные таинства, приходя, в сущности, к религии в пределах только разума или к естественной религии, распространившейся в Европе в XVII–XVIII веках. Вольно или невольно Толстой производит секулярную зачистку православия. Здесь он ближе к язычеству, чем к протестантизму. Протестанты, лютеране и кальвинисты, никогда не подвергали сомнению сверхприродный характер Бога, более того, европейская Реформация начиналась с возвращения Богу безоговорочной непознаваемостии и неотмирности. Напротив, в стремлении все поверять разумом Толстой ближе к протестантизму в его кальвинистской версии. Не знаю, читал ли он родоначальницу теософии Блаватскую, но его интерес к буддизму и даосизму вполне резонирует с ее религиозным универсализмом и ее стремлением выявить чистое рациональное ядро религий, отбросив обрядовую и мистическую шелуху. Еще один ингредиент толстовского религиозного коктейля — народное христианство с его влечением к сектантству. Разве толстовство — не еще одна русская секта, а Толстой — не еще один русский сектант, слышавший только себя?
У Толстого, несомненно, был экзистенциальный опыт, но в религиозном смысле он не был прояснен и выверен. Это был опыт дилетанта, так и не приобщившегося к коллективному, соборному опыту православной традиции. Он не расслышал ее основного, глубокого тона, ее basso profondo. И в этом смысле он был религиозно глух. Здесь он уступал простой богобоязненной старушке, которая слышит звучание этих глубоких низов, они же верхи — старушке, которую на словах он считал носительницей той самой народной мудрости. «У него несомненно был темперамент проповедника или моралиста, но религиозного опыта у него вовсе не было. Толстой вовсе не был религиозен, он был религиозно бездарен» — слегка поколебавшись, я подписываюсь под этими словами о. Георгия Флоровского.
Все сложное в религии Толстой делал простым, но это та простота, которая хуже воровства. Лучше сказать, что вместо религии с ее парадоксами и сложностью мы видим у Толстого разлинованную на клеточки мораль, как и у западных либерал-протестантов того времени. А между тем мораль и религия — не одно и то же. Мораль — всего лишь спрямленная, социальная проекция религии. Томас Манн очень точно назвал Толстого тайновидцем плоти, в то время как Достоевский для него — тайновидец духа. Действительно, в религиозном смысле Достоевский на голову выше и несравненно интереснее, а главное, подлиннее Толстого. В отличие от Толстого он не уступил духу противуречия, потому что православие говорило ему гораздо больше, чем Толстому. Достоевский по-настоящему сложен, но в основном — положителен, в Толстом же, как флюс, выпирает отрицание. Ленин верно почувствовал в Толстом до известной степени своего. Народолюбие и народопоклонство Толстого плавно перетекало в пролетаролюбие большевиков, а его отрицательное восприятие культуры и цивилизации — в «мы наш, мы новый мир построим». Толстой вполне укладывается в русскую интеллигентскую схему, в схиму военно-монашеского ордена русских интеллигентов, давших программное, идеологическое обеспечение революции. Читайте «Вехи».
Предупреждая аберрации в восприятии этого текста, повторю: Толстой — великий русский писатель и выдающийся гражданин. Я писал лишь о вере Толстого и о его месте в истории русской Реформации.
В конце февраля 2001 года правнук Льва Николаевича Владимир Толстой, управляющий музеем-усадьбой писателя в Ясной Поляне, направил письмо Патриарху Московскому и всея Руси Алексию II с просьбой пересмотреть синодальное определение. В неофициальном интервью на телевидении Патриарх сказал: «Не можем мы сейчас пересматривать, потому что пересматривать можно, если человек изменяет свою позицию». Мне нечего к этому добавить.
Source URL: http://www.saltt.ru/node/5689
* * *
«Пермский проект»: почти сказка | СОЛЬ
Вячеслав Раков /29 ноября 2010
