Интеллидженсер - страница 27
— Я слышала, ты вершишь очень важные дела, — начала она, кокетливо хлопая ресницами.
— Ну, я бы не сказал… — пробормотал Энтони, краснея.
— Говорят, ты имеешь дело с могущественнейшими людьми, людьми, которые вхожи к королеве. Это правда?
— Ну, я… э…
Она положила ладонь ему на колено.
— Да я… нуда.
— Ах как это воспламеняет мою фантазию! Наверное, очень опасно? — спросила она, скользя ладонью вверх по ноге Энтони.
— Чистая правда. Ты не поверишь… ух!
Она поглаживала внутреннюю сторону его бедра.
— Хм-м-м?
— Ты не поверишь, к каким делам я причастен.
— Ах как рада я была бы узнать! — Наклонившись, чтобы облизать ушную мочку Энтони, шлюха быстро взглянула на Марло, и он кивнул, очень довольный.
Энтони — теперь, когда пальцы принялись расстегивать перед его штанов, — казалось, тоже был очень доволен.
— Ну, ты можешь сказать, ну, что… — Он умолк, подыскивая нужные слова. Поглядел вниз и нашел их: — Ты можешь сказать, что я держал в своих руках судьбы целых городов.
Шлюха драматически ахнула, а затем зашептала:
— Но так ли твои руки искусны, как мои? — Она потянула его за тяжело свисающее запястье и прижала его ладонь к своим грудям.
Он неуклюже пошарил, пытаясь ущипнуть ее.
— М-м-м-м… расскажи мне, — вздохнула она, будто на грани экстаза. — Расскажи мне все.
Энтони рыгнул и потряс головой.
— Я бы и рад, но не могу. Видишь ли, я…
— Нет-нет, обязательно! Могучие мужчины, мужчины, идущие навстречу опасности… как они заставляют биться мое сердце! У меня дрожат колени.
С зазывным мурлыканьем она забралась на колени к Энтони, обхватив ногами его талию, и наглядно показала, как она способна дрожать.
— Прости меня, но…
— Если я увижу, что ты такой мужчина, бесстрашный, опасный, так я и пенни не возьму с тебя за…
A! Coup de grace.[5] Энтони был не только скуп на откровенность, но и отличался величайшей скаредностью. Уж конечно, это его доконает.
Предчувствие Марло оправдалось. В ту ночь Энтони рассказал шлюхе все, что знал о секретных махинациях Московской компании, и она, радуясь возможности заработать серебро, оставаясь одетой, пересказала все Марло, едва Энтони захрапел.
Десятки лет, сообщила она, компания втайне снабжала Ивана, тогдашнего русского царя, оружием, которое он использовал для своих страшных побоищ.
— Кто в этом участвовал? — спросил Марло.
Она назвала богатого купца и высокопоставленного сановника, уже давно скончавшихся. Марло даже не моргнул. Но когда она назвала третьего — человека, который был еще жив, — он разинул рот. Фрэнсис Уолсингем, его досточтимый ментор. Марло, читавший сообщения очевидцев о зверствах Ивана, не имевших равных, как утверждалось, по размаху и жестокости, помотал головой от отвращения.
Из пьяных излияний Энтони следовало, что поставки оружия Ивану были единственным способом обеспечить Компании монополию торговли с Россией, монополию, считавшуюся слишком важной, чтобы ее потерять. А у Англии имелся огромный избыточный запас оружия, так почему бы и нет? Главы балтийских государств, понятно, метали молнии в королеву Елизавету за то, что она вооружала их кровожадного соседа. Она отвергла это обвинение, но для умиротворения своих союзников издала указ, запрещающий такую торговлю. Однако поставки продолжались бесперебойно, и Энтони, хотя и задавал умелые вопросы кое-кому, так и не сумел решить, не давала ли королева дозволение на них с самого начала.
В ту ночь, возвращаясь к себе, Марло сыпал вслух проклятиями. Пусть жестокие убийства и массовая резня ни в чем не повинных людей и привлекали в театры толпы зрителей, но желания способствовать им в реальной жизни у него не было ни малейшего. Разочаровавшись в Уолсингеме, он было подумал, не уйти ли ему от Уолсингема. Однако в конце концов решил остаться, намереваясь выполнять поручения на собственный лад и делать то, что считал правильным. Поддерживать равновесие было нелегко — ублаготворять своих манипуляторов, поступая в согласии с собственными принципами, — но каким-то образом он ухитрялся держаться на плаву. Все ради королевы и родины, которых он сознательно романтизировал. Что было бессмысленным и опасным, как он прекрасно понимал. Обрекало тяжкому концу. Но такова жизнь.
