Просматривая поэму, она окончательно уверовала в свою догадку. Каждое числовое «слово» в сообщении Марло состояло из двух до пяти цифр и начиналось с цифр от 1 до 8. В «Геро и Леандре» Марло было 818 строк. И ни одна как будто не содержала более десятка слов.
Поехали! Первым в сообщении стояло число 3006. Кейт спустилась до трехсотой строки, затем прочла там шестое слово. «Самая». Второе число было 2164. Строка 216 «Геро и Леандра», четвертое слово: «возлюбленная».
Затем 44… четвертая строка, четвертое слово: «и».
Затем 6044… строка 604, четвертое слово: «могущественная».
Он пишет Елизавете!
— «Самая возлюбленная и могущественная королева», — начала она читать вслух, медленно пробираясь по письму. — «Я должен донести Вашему Величеству о предательстве…»
Закончив несколько минут спустя, она позвонила Медине.
— Вы не спите?
— М-м-м-хм-м-м…
— Сидро! Я выяснила! Мотив! И он вовсе не тот, что мы думали. Где вы будете завтра… скажем, около полудня?
— В Сити.
— А не сможете вы ненадолго улизнуть?
— Для вас? Всеконечно.
— Мы сплаваем вниз по реке и обсудим некий вход без спроса. Вас устроит?
Он засмеялся.
— Более чем. Но что до… э…
— Входа? Обсудим завтра. Как насчет чтобы встретиться у пристани «Сент-Катарина»? Там есть кабачок «Гостиница Диккенса».
— Я там буду.
— А случайно у вас нет корзинки для пикников?
— Есть.
— Не могли бы вы ее прихватить? — спросила Кейт.
— Конечно, но, собственно…
— Завтра в полдень. И я объясню, — перебила Кейт.
— Вы и вправду хотите, чтобы я ломал голову всю ночь?
— Вы же говорили, что вам в жизни не хватает чего-нибудь волнующего, — поддразнила она. — Я только стараюсь восполнить пробел.
Положив трубку, она начала раздеваться. Не подозревая, что накануне вечером в ее трубку было вмонтировано подслушивающее устройство, она полагала, что может позвонить Медине без всякой опаски. И ошиблась.
Двадцать минут спустя, когда Кейт, уставившись в потолок, прикидывала, удастся ли ей уснуть, позвонил Макс.
— Ты все еще в Риме?
— Угу.
— Где?
— В моем обычном отеле. Около Кампо де Фьори.
— Двое ребят из римского филиала будут там через двадцать минут. Они отвезут тебя в аэропорт, подождут с тобой и посадят на первый же самолет. Слейд хочет, чтобы ты вернулась в Нью-Йорк незамедлительно.
— Хорошо, я уеду немедленно, — сказала она, зажигая свет. — Но мне необходимо вернуться в Лондон.
— Слейд не шутил, Кейт. Он не объяснил конкретно, но тебе угрожает опасность. Что, учитывая вендетту де Толомеи, связанную с твоим отцом… короче, он хочет, чтобы ты была здесь немедленно.
— Все-таки вендетта… что о ней сказал Слейд?
— Что он ею занимается и больше ничего.
— Ладно. Я вернусь домой, но мне нужен еще один день в Лондоне. В деле Медины я вышла на прямую и… и должна закончить. Ты не представляешь, как много это для меня значит.
— Может быть, отплата за его дочку. Не знаю, но Слейд считает, что де Толомеи подбирается к тебе. Встреча в Сикстинской капелле была только затравкой.
— Ты знаешь, кто он?
— Угу. Слейд мне не сказал, но когда я прочел твое сообщение, то начал искать кого-нибудь, против кого твой отец выдвинул обвинение перед тем, как де Толомеи сменил личность; кого-то, кто скрылся, когда был отпущен под залог. Нашелся единственный подходящий кандидат, бывший агент ФБР по имени Ник Фонтана. Он был в отделе контртерроризма перед тем, как женился, потом в отделе по кражам предметов искусства. Вроде понятно, откуда у него взялись связи, чтобы начать новую жизнь. В любом случае дочка Фонтаны была изнасилована и убита точно как дочка де Толомеи. Кстати, звали ее Сабина. Затем каким-то образом, кажется, из-за ссылки на Четвертую поправку, виновник избежал суда и…
— Фонтана его убил.
— Угу. Но не просто. Мы говорим о зверских пытках. Около трех суток — примерно такое же время, какое он прятал девочку.
— И мой отец был его обвинителем?
— Угу.
— Ну хорошо. Однако пусть многие и могли счесть его действия понятными, де Толомеи-Фонтана должен был понимать, что не избежит ответственности. Как агент федерального агентства, трое суток подвергавший кого-то пыткам. Тем более если, как я не сомневаюсь, дело получило национальную огласку. Снять его с крючка было равносильно тому, чтобы дать одобрение самосуду. Любой прокурор, занимавшийся тогда убийствами, поступил бы как мой отец.
