Род удивился, кто такой этот Ойкасус, когда рядом была только обезьянка О’гентур; он также удивился, зачем понадобилось держать К’мелл. Однако севстралийская дисциплина научила его не задавать вопросы в чрезвычайных ситуациях. Он обнял ее.
Она внезапно обмякла, словно упала в обморок или уснула. Удерживая К’мелл одной рукой, другой Род положил ее голову себе на плечо, так, чтобы девушка-кошка выглядела утомленной и нежной, а не лишившейся сознания. Было приятно обнимать ее маленькое женское тело, которое казалось невероятно хрупким и изящным. Ее волосы, взъерошенные и спутанные ветром, до сих пор пахли соленым морским воздухом, который так удивил Рода час назад. Она сама, подумал он, была величайшим сокровищем Земли из всех, что ему довелось увидеть. Но что, если он получит ее? Что он будет делать с ней на Старой Северной Австралии? Недолюди там под абсолютным запретом, не считая тех, что используются в военных целях под полным контролем правительства Содружества. Он не мог представить К’мелл, управляющую косилкой, шагающую по гигантской овце и стригущую ее. Сама идея о том, что она просидит всю ночь с одинокой или напуганной чудовищной овцой, казалась нелепой. Она была бездельницей, украшением в человеческом обличье; таким не место под уютными серыми небесами его родной планеты. В сухом воздухе ее красота поблекнет; ее изощренный ум озлобится от утомительной монотонности фермерской жизни: собственность, ответственность, защита, самодостаточность, умеренность. Нью-Мельбурн покажется ей скоплением грубых сараев.
Род понял, что у него мерзнут ноги. На крыше их согревало солнце, несмотря на холодный, соленый, влажный воздух чудесных земных «морей». Здесь, внутри, было просто высоко, холодно и по-прежнему влажно; он никогда прежде не сталкивался с влажным холодом, и это ощущение было неожиданно неприятным.
К’мелл пришла в себя и встряхнулась как раз в тот момент, когда они увидели офицера, идущего к ним из другого конца огромной комнаты.
(Позже она рассказала Роду, что пережила, пока была без сознания.
Сначала она услышала зов, которого не могла объяснить. И потому предупредила Рода. «Ойкасус», само собой, оказался О’йкасусом, настоящим именем обезьяны, которую Род звал О’гентуром.
Затем, почувствовав, как уплывает в полусон, обхваченная сильной рукой Рода, она услышала трубы, две или три, играющие различные отрывки одного и того же затейливого, очаровательного музыкального произведения, иногда соло, иногда вместе. Если бы человек или робот-телепат заглянул к ней в разум, пока она слушала музыку, он бы увидел чувствительную девушку-кошку, которая подключилась к одному из многочисленных телепатических развлекательных каналов, что заполняли пространство Земли.
Наконец начались послания. Они не были зашифрованы в музыке. Музыка вызывала образы в сознании К’мелл, поскольку та была самой собой, уникальной, неповторимой. Определенные фуги и даже отдельные ноты касались ее памяти и эмоций, заставляя разум вспомнить старые, полузабытые ассоциации. Сперва она подумала: Птицы кричат в вышине… – как в песне, которую пела Роду. Затем увидела глаза, проницательные глаза, горящие знанием и одновременно влажные от смирения. Потом она почувствовала странные запахи Глубины глубин, рабочего города, где недолюди поддерживали цивилизацию на поверхности и где скрывались недолюди-преступники, которых не замечали человеческие власти. Наконец она увидела Рода, сходящего с крыши своей размашистой севстралийской походкой. Все это складывалось в простой вывод: она должна привести Рода в забытые, заброшенные, запретные залы Безымянного – и быстро. Музыка в ее голове смолкла, и она очнулась.)
Офицер подошел к ним.
Окинул их пытливым, сердитым взглядом.
– Все это очень странно. Исполняющий обязанности комиссара не верит, что здесь голубые люди. Мы все слышали о них. И все же мы знаем, что кто-то взорвал телепатическую эмоциональную бомбу. Такая ярость! Половина людей в этой комнате рухнула на пол, когда она сработала. Использование этого оружия полностью запрещено в атмосфере Земли.
