Роду она нравилась, хотя поначалу он страшно смущался в ее присутствии. В ней не было чванливости, высокомерия, хвастовства. Когда она была поглощена делом, ее невероятное тело частично отходило на задний план, хотя уголком глаза Род постоянно его видел; именно ее разум, интеллект, чувство юмора помогли им продержаться те дни и часы, что они провели вместе. Он понял, что пытается произвести на нее впечатление взрослого человека, и обнаружил, что, благодаря спонтанной, искренней привязанности стремительного кошачьего сердца, ее нисколько не заботил его статус. Он просто был ее напарником, и их ждала общая работа. Он должен был остаться в живых, а она – сохранить ему жизнь.
Доктор Вомакт велел им не общаться с другими пассажирами, ничего не говорить друг другу и останавливать друг друга, если один из них заговорит.
Другие десять пассажиров смотрели друг на друга с неуютным изумлением. Все десять были Родом Макбаном.
Десять опознанных Родериков Фредериков Рональдов Арнольдов Уильямов Макартуров Макбанов сто пятьдесят первых, совершенно одинаковых. За исключением К’мелл и маленькой обезьяны-врача, О’гентура, единственным на корабле, кто не был Родом Макбаном, был сам Род Макбан. Он стал человеком-котом. Судя по всему, прочие верили, каждый сам по себе, что уж он-то точно настоящий Род Макбан, а остальные – пародии. Они следили друг за другом со смесью пессимизма и подозрения, сдобренной весельем, совсем как настоящий Род Макбан, окажись он на их месте. «Один из них, – сказал на прощание доктор Вомакт, – твоя спутница Элеанор с Севстралии. Другие девять – роботы с мышиным мозгом. Все они скопированы с тебя. Неплохо, да?» Он не мог скрыть профессионального удовлетворения.
И теперь всем им предстояло вместе увидеть Землю.
К’мелл подвела Рода к границе маленького мирка и мягко сказала:
– Я хочу спеть тебе «Песню башни», прежде чем мы прибудем в Землепорт.
И своим чудесным голосом она запела старинную песенку:
Любовь моя, лишь для тебя
Птицы кричат в вышине,
Небо парит в вышине,
Ветер летит в вышине —
К той вышине сердце стремится,
К доблестной той вышине.
Роду было немного смешно стоять и смотреть в пустоту, но также было приятно, потому что голова К’мелл лежала на его плече, а рукой он обнимал девушку. Казалось, она не только нуждается в нем, но и во всем доверяет ему. Она не выглядела взрослой – не выглядела заносчивой и необъяснимо занятой. Она была просто девушкой – и, на время, его девушкой. Это было приятно и заставляло Рода странным образом предвкушать будущее.
Быть может, придет время, когда у него будет своя постоянная девушка, не на день, а на всю жизнь, не перед лицом опасности, а перед лицом судьбы. Он надеялся, что сможет испытывать такие же спокойствие и привязанность в присутствии этой будущей девушки, какие испытывал в присутствии К’мелл.
К’мелл стиснула ему ладонь, словно предупреждая о чем-то.
Он посмотрел на нее, но она, глядя вперед, указала подбородком.
– Смотри, – сказала она. – Прямо впереди. Земля.
Он вновь посмотрел на пустое искусственное небо силового поля корабля. Оно было голубого цвета, монотонного, но приятного, и создавало ощущение глубины, которой в действительности не обладало.
Переход был таким быстрым, что Род сомневался, действительно ли его увидел.
Вот перед ним чистая, плоская синева.
А вот фальшивое небо расползается, словно разрезанное на огромные ленты, а те, в свою очередь, становятся голубыми пятнами и пропадают.
Теперь перед ним было другое синее небо – небо Земли.
Родины человечества.
Род сделал глубокий вдох. В это было трудно поверить. Само по себе небо не слишком отличалось от искусственного, окружавшего корабль на пути с Марса, но в нем чувствовались жизнь и влага, в отличие от всех других небес, о которых он когда-либо слышал.
Его изумил не облик Земли – его изумил запах. Внезапно он понял, что запах Старой Северной Австралии должен казаться землянам скучным, тусклым, пыльным. Воздух Земли пах жизнью. Пах растениями, водой, вещами, которых он не мог даже назвать. В воздухе были закодированы миллионы лет воспоминаний. В этом воздухе его люди пришли к зрелости, прежде чем покорили звезды. Его влага была не драгоценной влагой укрытых каналов, а дикой, свободной жидкостью, полной следов существ, которые жили, умирали, ползали, кишели и любили с энергией, недоступной севстралийскому пониманию. Неудивительно, что описания Земли всегда казались безумными и приукрашенными! Чем же являлся струн, если люди были готовы платить за него водой – водой, дарителем и носителем жизни?
