Она посмотрела на него. Что за вопрос мог связать его, лорда Инструментария, с ней, недодевушкой? У них не было ничего общего. И не будет.
Но она смотрела на него.
– Я хочу помочь недолюдям.
Она моргнула. За таким грубым подходом обычно следовали крайне неприятные предложения. Но его лицо дышало серьезностью. Она ждала.
– Вы не обладаете достаточными политическими полномочиями, чтобы просто беседовать с нами. Я не собираюсь предавать расу настоящих людей, но хочу дать вашей стороне преимущество. Если вы станете лучше с нами торговаться, это повысит благополучие всех жизненных форм в долгосрочной перспективе.
К’мелл смотрела в пол, ее рыжие волосы были мягкими, как мех персидской кошки. Казалось, будто ее голова охвачена пламенем. Ее глаза почти не отличались от человеческих, за исключением способности отражать свет; радужки были темно-зелеными, как у древних кошек. Когда она подняла взгляд и посмотрела прямо на него, это было подобно удару.
– Чего вы хотите от меня?
Он посмотрел на нее в ответ.
– Следи за мной. За моим лицом. Ты уверена – уверена? – что я не хочу от тебя ничего личного?
Она явно удивилась.
– Чего еще от меня можно хотеть? Я эскорт-девушка, мелкая сошка, и не слишком образованная. Вы знаете больше, сэр, чем я узнаю за всю свою жизнь.
– Возможно, – согласился он, наблюдая за ней.
Вместо эскорт-девушки она почувствовала себя гражданином. Ей стало неуютно.
– Кто твой предводитель? – спросил он очень серьезным голосом.
– Комиссар Тидринкер, сэр. Он отвечает за всех инопланетных гостей. – Она внимательно следила за лордом Жестокость; не похоже, чтобы он пытался ее одурачить.
На его лице отразилось раздражение.
– Я имел в виду не его. Он у меня на службе. Кто твой предводитель среди недолюдей?
– Мой отец, но он умер.
– Прошу прощения, – сказал Жестокость. – Пожалуйста, садись. Но я спрашивал не об этом.
Она так устала, что опустилась на стул с невинной чувственностью, которая сбила бы с толку любого обычного человека. На ней была одежда эскорт-девушки, в достаточной степени соответствовавшая повседневной моде, чтобы выглядеть стильно, когда К’мелл стояла. В соответствии с ее профессией одежда оказывалась неожиданно и провокационно откровенной, когда К’мелл садилась; не настолько, чтобы потрясти мужчину своим бесстыдством, но разрезы, вырезы и покрой впечатлили лорда намного сильнее, чем он ожидал.
– Я вынужден попросить тебя немного прикрыться, – произнес Жестокость бесстрастным голосом. – Я мужчина, хоть и чиновник, и этот разговор слишком важен для нас, чтобы отвлекаться.
Его тон немного напугал ее. Она не имела в виду ничего такого. Сегодня был день похорон, и она вообще ничего не имела в виду; просто у нее не было другой одежды.
Он прочел все это по ее лицу.
И безжалостно продолжил:
– Юная леди, я спросил о твоем предводителе. Ты назвала своего начальника и своего отца. Мне нужен предводитель.
– Я не понимаю, – ответила она, едва не плача. – Не понимаю.
Тогда он подумал: Я должен рискнуть. Он вонзил в нее мысленный кинжал, словно сталь, почти вогнал слова прямо ей в лицо:
– Кто… – произнес он медленно и холодно, – такой… Ии… телли… келли?
Девушка была бледной от печали. Сейчас она побелела. Она увернулась от него. Ее глаза вспыхнули, как два костра.
Ее глаза… как два костра.
(Ни одной недодевушке, подумал Жестокость, пошатнувшись, не под силу загипнотизировать меня.)
Ее глаза… были как два ледяных костра.
Комната померкла. Девушка исчезла. Ее глаза слились в один белый, холодный огонь.
В огне стояла мужская фигура. Вместо рук были крылья, но из локтевых костей росли человеческие ладони. Лицо было четким, белым, холодным, как мрамор древней статуи; глаза были мутно-белесыми.
– Я О’телекели. Ты будешь верить в меня. Тебе позволено говорить с моей дочерью К’мелл.
Видение потускнело.
Жестокость снова увидел девушку, которая слепо смотрела сквозь него, неловко сидя на стуле. Он уже собирался пошутить над ее гипнотическими способностями, когда понял, что она по-прежнему под глубоким гипнозом, хотя сам он освободился. Ее тело было напряжено, одежда вернулась к прежнему намеренному беспорядку. Это выглядело не возбуждающе, а чрезвычайно жалко, словно с милым ребенком произошел несчастный случай. Жестокость заговорил с ней.
