Она держала меня под руку. Когда мы спустились по пандусу на оживленную улицу, я высвободил руку и обнял Вирджинию за плечи, притянув ближе к себе. Свет был достаточно ярким и чистым, явно дороже солнечных лучей, что мы оставили на поверхности, но все казалось странным и опасным. В прежние времена я бы развернулся и пошел домой, вместо того чтобы иметь дело с такими ужасными существами. Однако на этот раз я не мог заставить себя расстаться с едва обретенной любовью – и опасался, что, если я вернусь в свою квартиру в башне, она отправится к себе домой. Кроме того, то, что я француз, придавало опасности пикантность.
На самом деле пешеходы выглядели весьма обычно. Деловито сновали машины – одни в форме человека, другие нет. Я не увидел ни одного гоминида. Гомункулы, которых я опознал по тому, как они уступали нам правую сторону улицы, ничем не отличались от настоящих людей на поверхности. Ослепительно красивая девушка одарила меня взглядом, который мне совсем не понравился: дерзким, умным, вызывающим, за гранью флирта. Я решил, что она собака по происхождению. Среди гомункулов с-люди чаще других позволяют себе лишнее. У них даже есть собачий философ, который однажды состряпал запись, утверждавшую, что раз собаки – древнейшие спутники человека, то у них есть право быть ближе к человеку, чем любая другая форма жизни. Когда я посмотрел эту запись, мне показалось забавным, что из собаки вывели Сократа; здесь, на верхнем подземном уровне, мое настроение изменилось. Что мне делать, если один из них поведет себя нагло? Убить его? Но это будет означать проблемы с законом и беседу с подкомиссаром Инструментария.
Вирджиния ничего этого не заметила.
Она не ответила на мой вопрос, а вместо этого сама принялась расспрашивать про верхний подземный уровень. Я побывал здесь лишь однажды, в детстве, но было приятно слышать ее изумленный, хриплый голос, шепчущий мне в ухо.
Потом это случилось.
Сперва я принял его за человека, который казался слишком коротким из-за некоей причуды подземного освещения. Когда он подошел ближе, я понял, что ошибся. Его плечи в ширину достигали пяти футов. Безобразные алые шрамы на лбу отмечали места, где из черепа удалили рога. Он был гомункулом, очевидно, из крупного рогатого скота. Я и не догадывался, что их оставляют такими уродливыми.
И он был пьян.
Когда он приблизился, я ощутил алкоголь в его дыхании… они не люди, не гоминиды и не Мы – что они здесь делают? Слова, которыми они думают, сбивают меня с толку. Он никогда прежде не общался телепатически на французском.
Это было скверно. Многие гомункулы умели говорить – но телепатией владели считаные единицы, те, кому поручали особую работу, например, в Глубине глубин, куда инструкции можно было передать только телепатически.
Вирджиния прижалась ко мне.
Мы настоящие люди, подумал я на четком общем языке. Ты должен нас пропустить.
Ответом мне был рев. Я не знал, где он пил и что, однако мое послание до него не дошло.
Я видел, как его мысли вспениваются паникой, беспомощностью, ненавистью. Затем он бросился на нас, почти пританцовывая, словно желал раздавить.
Я сосредоточился и швырнул в него приказ остановиться.
Это не сработало.
Охваченный ужасом, я понял, что думал на французском.
Человек-бык приближался.
В последнее мгновение он свернул, слепо разминулся с нами, испустил рев, заполнивший огромный коридор, и помчался дальше.
По-прежнему обнимая Вирджинию, я обернулся, чтобы посмотреть, почему он оставил нас в покое.
И увидел чрезвычайно странную картину.
Наши фигуры убегали прочь по коридору – мой черно-пурпурный плащ развевался в неподвижном воздухе за спиной моего бегущего образа, золотое платье Вирджинии струилось за ней. Картинки были безупречными, и человек-бык гнался за ними.
Я потрясенно огляделся. Мы думали, что защитные механизмы больше не работают.
У стены тихо стояла девушка. Я чуть не принял ее за статую.
– Не приближайтесь, – сказала она. – Я кошка. Обмануть его было нетрудно. Вам лучше вернуться на поверхность.
– Спасибо, – ответил я. – Спасибо. Как тебя зовут?
– Какая разница? – спросила она. – Я не человек.
