Саня уже давно не слушал его трескотню. Внутри затаилось недоброе.
— Так, значит, ты следил за домом? — произнес он медленно, почти по слогам. — Никого знакомого не заметил?
— Ты что? — не понял Витяй, хоть и почувствовал, как ожесточился его приятель.
— Что же ты меня, падла, про Людку не предупредил? — Саня вцепился в рубаху Витяя и притянул его к себе.
— Ты, Саня, псих, это всем известно, — спокойно сказал Витяй, — везде тебе Людка мерещится. Пора бы забыть. И найти себе бабу.
— Врешь, сволочь! Это была она! И ты это знал! Знал! — Саня схватил со стола бутылку, стукнул ею о плиту и поднес «розочку» к самому горлу Витяя.
— Помогите! Убивают! — завопила неизвестно откуда взявшаяся на кухне жена Витяя.
— Заткнись, дура! — резко, но негромко приказал ей муж. — И закрой дверь. Без тебя разберемся.
Саня сел на свое место и схватился за голову.
— Витичка! Родной мой! Как же я уйду? Он ведь убьет тебя!
В комнате заливался ребенок.
— Иди к сыну, мать. Не трону я его, — пообещал Саня, так и не подняв головы.
— Что же ты меня не режешь? — спросил Витяй, когда жена оставила их. — Давай, давай! Я орать не буду. — Была в этом спокойном тоне какая-то дьявольская подсказка.
— Да иди ты! — воскликнул в сердцах Саня.
— Ты прав. Я знал, что Людка служит горничной в доме Овчинникова. И когда ты вытянул цифру «пять», подумал: «Знать, судьба. Он так жаждал мести. Вот повезло-то: и деньги заработает и за свое мужское достоинство расплатится». Не так разве? Ведь сам говорил: встречу — убью! Еще в Афгане мечтал об этой встрече. Вот случай и представился. А предупредил бы — только лишние нервы. От доли своей все равно бы не отказался. Согласен? Иначе не выжить. Кому-кому, а нам с тобой это давно известно.
— Пойду я, Витя. Поздно уже. — Саня поднялся из-за стола и, шатаясь, поплелся к двери.
— Встретимся на похоронах, — усмехнулся Витяй. Провожать его он не пошел.
С поминок Саня возвращался на автобусе. Мускулистая рука держалась за поручень. Отяжелевшая голова уткнулась широким подбородком в грудь. Короткие, мокрые от пота волосы вздыбились так, будто Саня только вышел из-под душа и не успел еще причесаться. Бледнофиолетовая, выцветшая футболка покрылась неравномерными пятнами, прилипнув к разгоряченному телу.
Кто-то осторожно коснулся его плеча и вежливо попросил передать талончики. Саня медленно поднял тяжелые, липкие веки. Выполнил просьбу интеллигентного гражданина в белой рубахе с погончиками, не отрывая от него взгляда. Тот отвернулся, а Саня пробубнил ему в самое ухо:
— Не узнал меня, Юран?
Гражданин дернулся, посмотрел повнимательнее на верзилу в выношенной футболке и нерешительно помотал головой.
— Конечно-конечно, куда тебе помнить! Тебя-то, вождя комсомольского, трудно с кем-нибудь спутать, а нас пятьсот сорвиголов…
— Пятнадцатое профтехучилище? — начинал припоминать гражданин.
— Оно, родимое. Выпуск восемьдесят третьего года. Группа фрезеровщиков. Шаталин Саша.
— Вот черт! Совсем тебя не узнать!
Они пожали друг другу потные руки.
— Чем занимаешься, Юран?
— Чем-чем, — смутился тот, — коммерцией. Сейчас все этим занимаются. Ты, наверное, тоже?
— Можно и так сказать, — улыбнулся Саня и пожал плечами.
Бывший комсомольский работник оценил мощь этих плеч и выдвинул новое предположение:
— Рэкет?
— Тоже подходит, — согласился Саня. — Не гадай, комиссар. Все равно не скажу, а сам догадаешься — еще больше вспотеешь.
Тот призадумался, будто искал что-то в парализованном сознании, но вдруг нашел и радостно сообщил о находке:
— А ведь это ты мне написал письмо из Афганистана! Точно! Шаталин Саша! Ох и возгордился я тогда: воин-интернационалист пишет в комитет комсомола! Ты побоялся писать родителям, что тебя отправили на войну, и написал мне. А в следующем письме обещал сообщить адрес полевой почты. Почему больше не писал?
— Дальше пошло нецензурное, комиссар.
— Понятно, — опустил тот голову.
— А Витяя ты помнишь? — неожиданно спросил Саня. — Мой курс. Группа токарей.
— Разве всех упомнишь? — развел руками бывший комсомольский работник.
— Представляешь, на днях пили с ним пиво. Жена в соседней комнате укладывала спать ребенка. Мирно беседовали про жизнь. Я пошел домой, а он повесился в ванной. Завтра — похороны, поминки. С поминок — на поминки. Вот так и живу. А жить-то хочется по-людски. Не толкаться в час пик в вонючих автобусах и не считать каждую копейку, перед тем как сожрать колбасу. Понимаешь меня? Или ты все такой же, идейный, бесплотный революционер? Хочу иметь машину, свой дом. Кто мне это запретит? Приходится царапаться, кусаться. А как иначе? Иначе не выжить. — Саня глянул в запыленное стекло автобуса и засобирался. — Ладно, давай, комиссар. Я выхожу. Может, больше не увидимся. А Ви-тяй — дурак! Чего ему не хватало? Жизнь только начинается.
