— Современной девушке не следует объяснять значение слова «нуклеотид»?
Девушке, проработавшей без малого год в лаборатории белка бок о бок с миз Монти, — уж точно не следует.
— Вы хотите сказать, это генетическая структура?
Если так, то Мари понимает значение этой находки. Это был бы первый местный код, а значит — местная форма жизни. Если мы не позволяем ему эволюционировать своим путем, это вовсе не значит, что мы не должны его изучить. Напротив: врага нужно знать в лицо.
— В некотором роде так, — сказала миз Монти, — но что такое ген. В гене тысячи — миллионы! — нуклеотид, а тут не более трехсот.
— Это останки? — спросила Мари. — Ну, то есть жизнь тут когда-то была?
Все знают, что такое белок. После гибели организма молекулярные цепочки распадаются. Зная закономерности системы, можно вычислять возраст останков. И наоборот. Это азы судебной и археологической космомедицины.
— Можно было бы это заподозрить, если бы на Авалоне нашлись хоть какие-то следы цивилизации.
— Мы до сих пор не знаем, что скрывают аномальные зоны, — возразила Мари. — Авалон — планета-загадка.
— Душенька, они всегда — загадки. По крайней мере кажутся таковыми. Слово «Авалон» пахнет яблоками, подвигом и смертью.
— И бессмертием.
— И бессмертием, — задумчиво повторила миз Монти. — Вы ведь с Зиглинды, дитя мое? Именно вашу планету общественная философская мысль сопрягает, знаете ли, с бессмертием. По крайней мере, вы знаете, чем оно пахнет.
Деньгами и страхом.
— Цивилизация такого уровня, что могла бы укрыться от нас под ионным зонтиком, должна была бы оставить следы по всей планете. Мы бы их не пропустили. А если деятельность чужих не воспринимается нами как сознательная и направленная на преобразование мира, то мы и разума в них не признаем. Можем стоять с ними нос к носу и не видеть друг в дружке конкурентной формы жизни.
— Так в чем же прелесть этих кристаллов? С точки зрения лаборатории белка или, быть может, философии?
— Мельчайшей формой жизни является, как вам известно, вирус. Своего рода код в пальто, как говорили у нас на факультете целую жизнь назад. Молекула РНК плюс белковая оболочка. Воспроизвестись самостоятельно вирус не может: это паразит, он способен удвоиться, лишь поразив здоровую клетку, за счет ее ресурсов. Длина молекулы кода у вируса начинается с трехсот шестидесяти нуклеотид.
— И?
— Образование, которое мы имеем честь наблюдать, — это чистый код, без какого бы то ни было сопутствующего белка. И этот код воспроизводится непаразитно. Кристаллы наращиваются сами собой. Теоретически такая структура предсказана и названа вироидом, но я берусь утверждать: мы первые, кто наблюдает ее воочию. Я поздравляю вас, дитя мое. Перед нами небелковая форма жизни, и у нас есть возможность опровергнуть некий древний постулат.
— О жизни как форме существования белковых тел? Мне казалось, Зиглинда опровергла его лет двадцать назад.
— Я не уверена, можно ли назвать существование тех объектов, Назгулов — жизнью. Они не обладали одним из главных свойств живого организма — способностью к репродукции.
— Может, им просто не дали попробовать?
Игнасия Монти рассмеялась, а Мари улыбнулась.
— Теологических вопросов, в частности насчет наличия у вироидного объекта души, мы поднимать не станем. Не наша епархия.
— А у клона есть душа?
— По-моему, лучше спросить про это у Р. Эстергази.
— Я не хочу у него спрашивать. Нет, не так. Я спрашивала у него.
— И что же он ответил?
— Он спросил: а что такое душа? В самом деле, если мы беремся судить, что у этого есть, а у этого — нет, значит, хотя бы теоретически мы должны знать, что это такое.
— Что ж, насчет души не знаю, а мозги у клона явно есть. Сколько ему технически лет?
— Семь.
— Развитой мальчик. Интереснейший объект — клон, вы не находите?
— А вы, миз Монти, никогда не занимались клонированием?
— Да как же не занималась. Биоинженерия и конструирование во времена моей молодости казались самым перспективным направлением. Я стажировалась на Пантократоре… конечно, а откуда, вы думали, я столько знаю об их доктрине? Помню времена, когда под наши нужды предоставили целую космическую станцию. Эйфория была безумная, — «старуха» всплеснула руками, — только твори!
