Павлу I, безусловно, удалось надолго привить самодержавию определенные моральные нормы «державного» поведения. Двор решительно порывает с состоянием «повреждения нравов», несовместимого с ритуализацией самодержавия как обряда «служения». Среди павловичей и их потомков отныне культивируется «семейственность», а бракоразводные ситуации воспринимаются чуть ли не как государственные проступки. Аморальные стороны жизни двора скрываются внешним приличием. Так, «затворник» Александр I заводит любовниц как частный человек. На это, как и на «похождения» Николая I, можно было смотреть сквозь пальцы — это теперь стояло вне политики и не наносило урона соблюденной «семейственности». Любовницы и любовники царственных особ не играли ровно никакой роли на театре «большой политики». Первым из Романовых, отделившим личную жизнь от политики и государства, был именно Павел. Не оттого ли историки бьются над загадкой «платонизма» отношений его с Нелидовой, Лопухиной, другими дамами, что современники не видели во всем этом «государственного» оскорбления царского величия и обряда царствования, перестали придавать амурным делам самодержцев былое значение.
Идеология абсолютизма все больше опирается на рациональную светскую традицию, впитывает приемлемые для монархии правовые теории просветителей — теории общественного договора, общественного блага как цели государства, теорию «истинной монархии». Своим воспитанием и образованием Павел был вполне подготовлен к роли «просвещенного монарха». Однако девальвация этого образа за долгое правление его матушки и осознанная Павлом угроза подрыва монархии со стороны надвигающейся революции превратили его в политического реалиста и строгого охранителя. Слишком дорогой ценой пришлось бы расплачиваться после событий 1789–1794 гг. во Франции, продолжая имитировать «просвещенное правление». Преемники Павла Александр I и Николай I так и не избавились от страха перед революцией. Было принято решение: просвещение допускать, но не доводить массу просвещенных и либеральных умов в стране до критической. Это было бы равносильно в представлении власти революционной провокации «сверху» в собственном отечестве. Масса «либералистов» в александровское царствование все же оказалась критической.[16] Бессилие власти перед этим фактом открыло дорогу декабристам на Сенатскую площадь. Косвенная причина антиправительственных настроений — опять-таки в ослаблении религиозных мотивов «верноподданности» монарху, традиции обожествления царской власти.
Впервые религиозные формы сакрализации власти пошатнулись еще при Петре I (известно, что даже «Духовный регламент» Феофана Прокоповича был насквозь рациональным произведением, опирался на философские труды теоретиков «регулярного» государства — Гоббса, Локка и др.). В богоподобности московских государей никто из подданных, в силу традиционности их отношения к власти, не сомневался. Рациональная же попытка обосновать незыблемость императорской власти неизбежно и скоро привела к появлению большого числа людей, рациональными путями пришедших к обратному мнению.
Екатерина II еще не почувствовала необходимости обновления рационалистических аргументов в пользу настоящего порядка какими-либо идеологическими новациями. Официальная идеология как таковая при ней еще не родилась. И Екатерина в журнале «Всякая всячина», и ее пишущие и молчащие критики использовали друг против друга один и тот же идейный арсенал Просвещения, рассуждая о том, что государству и подданным полезно, а что вредно.
Павел I остро ощутил духовную незащищенность самодержавной формы правления в России и первым попытался реконструировать религиозные опоры монархии. Его духовный поиск простирался достаточно широко, так как история человечества выработала немало образцов иррационального оправдания власти и общественного неравенства, основанных на вере. Павел же как настоящий «русский европеец» и космополит обратился прямо к вселенской церкви. В его теократических представлениях вероисповедные различия не имели существенного значения перед задачей обоснования божественного права на власть в ее настоящей форме. Павел I (как впоследствии и Александр I) прибегает к использованию не патриаршеской, а папистской формы объединения светской власти с духовной. Отступая от основ православия, Павел уже видел себя во главе не только русской церкви, но всех церквей.
