Тень Петра III вставала в это время сама собою в грозном восстании на далеком Яике. Чрез неделю после бракосочетания Павла Петровича с Наталией Алексеевной в Петербурге разнеслась весть о появлении самозванца — Пугачева, принявшего на себя имя покойного императора и призывавшего к себе любезного сына — Павла Петровича. Существуют достоверные свидетельства самой Екатерины, что цесаревич строго, строже чем она сама, относился к бунту и его руководителям. Но не менее достоверно и то, что самая форма бунта, появление самозванца и народное противопоставление интересов великого князя интересам императрицы, должны были повести к частым весьма щекотливым объяснениям между матерью и сыном или к столь же частым и не менее щекотливым умолчаниям. Ближайшим советником императрицы сделался в это время Потемкин, и на ряду с ним цесаревич чувствовал себя при матери на заднем плане. Павел слушал лекции, а ход событий направляем был рукою счастливого временщика. Павел желал доказать и свои способности к занятиям государственными делами и в 1774 г. представил матери свое «Рассуждение о государстве вообще, относительно числа войск, потребного для защиты оного, и касательно обороны всех пределов». Павел доказывал, что наступательные войны, которые вела Россия, вредно отзываются на ее благосостоянии, что военная система государства должна иметь целью лишь оборону его и что, для избежания злоупотреблений, вся высшая власть должна быть подвергнута строгой регламентации. По существу своему «Рассуждение» Павла было критикой Екатерининского царствования, бывшей отзвуком речей Панина, а в чисто военной части — пробой преобразования русской армии по прусскому образцу. Чувствуя, вероятно, что «Рассуждение» его не понравится императрице и не будет одобрено Потемкиным, занимавшим пост президента военной коллегии, цесаревич заканчивал свой труд следующими задирательными по отношению к советникам Екатерины словами: «Совершил намерение сделать себя полезным государству, писав сие от усердия и любви в отечеству, а не по пристрастию или корысти, в такое время, где, может быть, многие забыв первые два подвига (т. е. усердие и любовь в отечеству), заставившие меня писать, следуют двум последним (т. е. пристрастию и корысти), и что больше еще, и жертвуя всем тем, чего святее быть не может. А сему я был сам очевидцем и узнал сам собою вещи и, как верный сын отечества, молчать не мог».
«Рассуждение» цесаревича могло только укрепить Екатерину в ее мысли держать сына вдали от дел, не щадя его самолюбия: как, в самом деле, должен был страдать Павел при мысли, что в единственной отрасли государственной деятельности, в которой, по его мнению, Екатерина, как женщина, не могла лично входить в распоряжения, — в военном деле, — главным ее помощником являлся не он, единственный сын и законный наследник, а простой смертный и, притом фаворит! Мало того, Екатерина, вероятно не без умысла, подчеркнула обидное для Павла предпочтение: 21 апреля 1774 г., во время пребывания двора в Москве, празднуя день своего рождения, она подарила сыну недорогие часы, а Потемкину 50 тысяч рублей, — сумму, которую цесаревич давно просил для уплаты своих долгов; лишь 29 июня, в день именин Павла, просьба его была удовлетворена и то лишь частью: ему пожаловано было 20 тысяч. Отсюда — ненависть Павла к Потемкину, подогреваемая Паниным, звезда которого и на дипломатическом поприще окончательно померкла в лучах славы баловня счастия; отсюда мрачность и раздражительность великого князя, бросавшаяся в глаза посторонним наблюдателям; отсюда, наконец, стремление удаляться императрицы и замываться в своем семейном кругу, где он чувствовал себя, по-видимому, вполне счастливым.
Современники, единогласно, свидетельствуют, что, при крайней впечатлительности, Павел Петрович в юношескую пору жизни не обнаруживал признаков твердого характера[22]. Привязавшись душою к супруге своей, великой княгине Наталии Алексеевне, женщине гордой и честолюбивой, он подчинился ее влиянию, не замечая, что сама Наталия Алексеевна постепенно приблизила к себе камергера гр. Андрея Разумовского, злоупотребившего доверием цесаревича, который: считал его лучшим своим другом. Под влиянием жены: и Разумовского, дружившего с французским посольством, Павел начал удаляться от Никиты Ивановича Панина, а затем, когда между великой княгиней и императрицей произошло охлаждение, Павел Петрович, подчиняясь супруге, также начал держать себя более самостоятельно, более-активно, чем прежде, выражая свое неудовольствие различными выходками. Современники были убеждены, что великая княгиня думала о государственном перевороте, пользуясь именем своего супруга, и считали ее вполне на то способною
