— Опасно, — сказал Данилов. — Если ее действительно секут, слишком много слабых точек.
— Да, — сказал Турецкий. — Жизнь, как известно, вообще опасна, и этой аксиомы пока никто не опроверг. Был бы у меня другой выход... Но, увы, его нет! В общем, найди там чего-нибудь на кухне и жми!
«А ведь старуха Фортуна, похоже, соизволила- таки обратить ко мне свое чело, — подумал Турецкий, когда вечером того же дня Данилов пропустил в комнату долгожданную гостью. — Молодец, старушка, так держать! Вот и пулю отвела, и Грязнов прямо с неба свалился, и Наташа Санина собственной персоной... »
За эти дни она, кажется, здорово сдала, ещё больше похудела и осунулась, как в народе говорят, почернела лицом. Горе, от него не убежишь, не спрячешься... Но при виде Турецкого ее лицо осветилось неподдельной радостью.
— Как я рада! — воскликнула она. — Ваш Миша по дороге мне все объяснил, но вот сейчас, когда я вижу вас рядом... Честное слово, я ужасно рада!
— А уж как я-то рад! — пожимая ей руку и помогая снять плащ, сказал Турецкий. — Запросто могли б никогда уже не увидеться.
Турецкий с благодарностью взглянул на Данилова, но было в его взгляде и что-то требовательное, и молодой следователь поспешил оставить их одних.
— Вот, — вздохнул Турецкий, — сижу тут в заточении. Хотя, конечно, долго не высижу.
— Я сделала то, что вы просили, записала практически все, что рассказала тогда на берегу, — сказала Наташа и протянула ему несколько страниц, набранных на компьютере.
Он взял странички, пробежал глазами первую, вторую, заглянул в конец.
— Смелая вы женщина, — сказал он, — идете до конца. Только, Наташа, — продолжил он мягко и тепло взглянул ей в глаза, — вы рассказали мне то, что было, ну и все. Рассказали, и умерло. Совершенно необязательно еще кому-то, кроме меня, быть посвященным ну, скажем так, во все детали... Начать надо вот отсюда, с середины третьей страницы. А первые две свести к одной фразе: «Тогда-то и тогда-то я познакомилась с гражданином Клемешевым, знакомство носило случайный характер, но, когда спустя почти два года мы столкнулись на телевидении в ходе предвыборной кампании накануне выборов мэра, он угрожал мне и сказал, что если я встану на его пути в его намерении занять должность мэра, то он расправится с близким мне человеком, Русаковым». Оставьте и то, что после высказанных вслух угроз и вы, и Русаков начали испытывать психологическое давление. Вы отмечали за собой слежку и новые угрозы по телефону. Все это серьезнее, чем может кому-то показаться, тем более что они, к несчастью, были осуществлены. Угрозы высказывались также и в адрес других помощников и товарищей Русакова из числа руководителей движения. Напишите это все от руки в бланке протокола, поставьте подпись вот в этом, и в этом местах. Вы расписываетесь за то, что я предупредил вас об ответственности за отказ от дачи показаний и за дачу заведомо ложных показаний. И вот что еще... Помните, там, у реки, вы неоднократно называли Клемешева оборотнем. Что вы имели в виду?
— В нем как будто живет одновременно несколько разных людей. То он в одном обличье, то в другом. То он мягкий, интеллигентный, все понимающий, порой даже милый, но я видела его и страшным, просто зверем, будто выпрыгнул с экрана из фильма ужасов. Я видела его в разных масках. Однажды ночью я случайно услышала, как он говорил с кем-то по телефону, и на меня пахнуло форменной жутью. Он говорил, как матерый урка, как уголовник, и знаете, Александр Борисович, я поняла, что он отдавал кому-то очень важные приказы. Он говорил так, как генерал с каким-нибудь ефрейтором, и у меня тогда еще закралась мысль, что он и оставался у меня лишь для того, чтобы с кем-то связываться из своих подчиненных, отдавать распоряжения и получать от них какие-то донесения, наверняка зная, что по моему телефону можно говорить спокойно, будучи уверенным, что здесь никто подслушивать не станет. Я уверена, абсолютно уверена, это действительно страшный, очень страшный человек, для которого жизнь другого — ничто! И когда я услышала, что в вас стреляли, первая мысль моя была: он все же сумел выследить нас, заподозрил, что вы узнали то, что известно мне. Что могла я чувствовать, подумайте, при мысли, что прямо или косвенно, но я стала виновницей гибели моего Русакова и этого покушения на вас!
