— Говоришь то, во что сам не веришь, — сказал Кукла Человека. — Молчишь?
Опустив голову, я произнес:
— Лар дрался. А Ябто строг…
— Молчи, умные глаза, и слушай. Ябто тебе не отец. И Ума не мать, хоть кормила своей грудью тебя и твоего брата. Хочешь знать, кто ты и откуда?
— Кто?
— Не знаю. Давно, много лет назад, Ябто и мы вместе с ним пошли на лодке к Йонесси за жирной рыбой, и там нашли вас. Ваше стойбище было на самом берегу и, наверное, там была война. А вас кто-то спрятал под мох — так вы и остались живы. Ябто и Ума спасли тебе жизнь, помни об этом.
— Зачем спасли?
— Он хотел разбогатеть мужчинами, — сказал старик и чуть слышно засмеялся, — а разбогател вами: Ларом, от которого избавился, отправив к людям Нга, и тобой — заморышем.
Кукла Человека наклонился вперед и прошептал:
— Поди сюда, поближе, я тебе скажу еще одну тайну. Тебе будет интересно…
Голос старика шуршал снежной осыпью.
— Я ведь отговаривал Ябто брать вас. Да, отговаривал.
— Почему?
— Подумай сам. Не знаешь?
— Не знаю…
Кукла Человека произнес, затворив веки:
— Нельзя брать чужого. Не все, что попалось тебе на пути — твое. Поймешь это, когда пройдет время, — если будешь жив, конечно. А теперь суди сам, что вышло: Ябто хотел сделать из вас сыновей-воинов, а теперь зол, что его желание не сбылось. В конце концов, он мог сделать вас своими рабами, но рабом человек становится с самого начала, как только кто-то из богов решит послать ему такую судьбу. Но даже рабов из вас не вышло. Какой раб, например, из Лара, если в нем зрел вождь? Хотя ты, может, и сгодишься для этого — ты скромный, тебе можно мочиться в лицо…
Я вздрогнул.
— И ты слишком слаб, ты как женщина.
— Что мне делать?
Старик ответил мгновенно:
— Беги.
— Куда?
— Куда хочешь, только беги. Дальше — хуже будет. Тебе нечего ждать здесь — ни наследства, ни жены ты не получишь. Только объедки, побои и самые тяжелые ручные нарты. Ты ничей, даже я не знаю, какие люди могли бы принять тебя за своего. Когда вас подобрали, вы были так малы, что ни слова не могли произнести на своем языке. Какой ты юрак? Но если ты побежишь, то, может, угадаешь замысел о твоей судьбе? Может, так и было задумано там, — старик ткнул пальцем в дымовое отверстие, — или там! — палец уткнулся в пимы старика.
— Скажи мне, где тот берег, на котором нас нашли?
— Как я могу сказать тебе — почти слепой. Тьма рек припадает к Йонесси.
Кукла Человека слегка нагнулся и сказал с усмешкой:
— Ябто знает. Спроси у него.
Глаза его глядели без добра.
— Тогда пойду к людям Нга, искать Лара.
— Для тебя люди Нга ничем не отличаются от других людей — ты всем чужой.
Внезапно голос его сорвался и стал теплым, почти незнакомым.
— Беги, — прошептал Кукла Человека. — У тебя ноги молодые, ходкие. А сила… Сила — дар, который дается и отнимается, когда того пожелают высшие. Сам человек не может себя сделать сильным, даже если способен поднять на плечах сохатого. Вот Лар был силен — где теперь твой Лар? Понимаешь меня, мальчик?
— Да.
— Беги… ноги ходкие…
Я вышел из маленького чума. С того мгновения, как закрылся полог, слово старика стало моим сердцем: беги — беги — беги… — говорило сердце.
В одно мгновение все переменилось, и мутная жизнь стала ясной.
Никто из людей не знал, какую спасительную тайну носит в себе Собачье Ухо.
С того мгновения появилось у меня занятие — я готовился к побегу. Каждую вещь, каждое услышанное слово прилаживал к своему замыслу. У меня был свой лук — один из трех, которые сделал когда-то широкий человек своим сыновьям, каждому по силе. Того, что достался мне, хватало, чтобы добыть глухаря или зайца, но я знал, что это уже полдела. Оставалось где-то раздобыть побольше стрел, подновить лыжи и достать еды на первое время.
Стрелы я пробовал мастерить сам — уходил к реке, срезал маленьким ножом лозу в заледенелых прибрежных зарослях, откладывал трубчатые полые кости, чтобы потом вырезать из них наконечники. Это было трудным делом: меня почти никогда не брали на охоту — прекрасным охотником рос Ябтонга, его удачи и удачи широкого человека хватало на то, чтобы семья не голодала.
Явире ходил по пятам брата и отца и изнывал от медлительности времени, которое мешало в одночасье стать таким, как они.
