Нерестовая речка текла сразу за огородом. На следующий день после приезда я, стоя на мосту, сверху смотрел, как идет на нерест горбуша, и как мальчишки ловят ее на перекате сачком. А также как одна рыбина сама выскочила на гальку островка.
Поездка на море принесла мне еще больше впечатлений. Было пасмурно и ветрено. Я шел по кромке прибоя. Зная, что где-то здесь должна быть речка, я искал ее присутствие. Неожиданно в нескольких метрах от меня очередная волна схлынув, оставила на песке биться десятка два горбушин. Я опешил от такого зрелища.Но тут же понял что это и есть речка. Прибой набил бровку, и вода устья реки уходила в песок. Редкая сильная волна, которую караулили тысячные косяки рыбы, чьи спинные плавники я разглядел через минуту, достигала слияния с речушкой, делая глубину ее фарватера 10-15 сантиметров при ширине устья 1,5-2 метра. Это становилось иногда причиной рыбного столпотворения в устье. Поймав себе три рыбины, я пошел к машине, чтобы не встретиться с рыбинспекцией. Домой я вернулся, с недоумением вспоминая слова лечащего врача о пятилетнем приеме нейролептиков: я почти на ногах был уже через месяц, в то время как побочный эффект лекарств делал меня больным от одного психофизического состояния во время их приема.
Когда я приехал домой, на Сахалин засобиралась сестра. Она ехала с напарницей - дочерью матушкиной знакомой - девушкой лет на 5 моложе меня со стойким нордическим характером. Собирались они у нас. Когда я пришел домой и увидел ряды сумок, я кинулся помогать напарнице сестры их перетаскивать.
- Поставь на место, будет всякая бестолочь трогать мои вещи,сказала мне напарница. Сестра в этот момент была на кухне.
- Ой, да ради Бога, - сказал я и ушел в другую комнату. Как поступать дальше по отношению к ней, да и к себе, я не знал. Нанесенный удар болел, и я не знал, кто теперь я. Может, я действительно бестолочь. Но я не хотел сделать ничего плохого, и можно было мне сказать помягче, если я что-то делал не так. Если бы мне показали мою глупость, я бы безоговорочно согласился бы с тем, что я - дурак. Но просто нанесенный удар болел, накапливая силу для ответного удара. И тут ко мне пришла мысль. Если я ее сейчас убъю под давлением эмоций, мне ничего не будет - попаду только на некоторое время в больницу. А она, зная о том, что я лежал в психиатрической больнице, позволяет себе такие слова в мой адрес. Значит, дура она, а не я. С этой мыслью я успокоился.
Через год мы с ней даже, можно сказать, подружились, если бы у меня была гарантия, что подобных выражений в мой адрес не повторится, и я с удивлением открыл, что с ней, как сказал Аркадий Райкин, "...очень, очень можно... поговорить. О природе, о поэзии и о вас, женщины". Но извиняться передо мной она так и не стала - отхихикалась. До близости дело не дошло, слава Богу. Остановило одно ее выражение.
У сестры были проблемы в общении с одним человеком. "Он хочет, чтобы последнее слово всегда оставалось за ним." В наших многочисленных выяснениях отношений я видел, что сестра стремится к тому же. В том, что она стремится к этому, я видел не желание отстоять спор со мной, а ее желание закрыть свою душу передо мной. Не дать моему интеллекту высчитать ее. Забрать всю сказанную ею во время разговора информацию назад. "Ты не бери для себя то, что не твое", - сказал я ей однажды, когда отношения были доверительные. Я имел в виду методы общения того человека. Она меня не поняла, как я понял позднее одну ее эманацию, но в этот момент я был уверен, что говорю понятно, и она ничего не переспросила.
Они уехали. Я остался один. Комплекс неполноценности у меня оставался от того, что я не чувствовал уверенности при общении с людьми. Я не знал, как с ними общаться, в то время как само посещение мной больницы я не делал особенной тайной. Иногда сам говорил это для того, чтобы в случае непонимания меня человек не делал радикальных выводов. Все остальные комплексы тоже отсутствовали, в то время как люди часто в штыки воспринимали мои советы для устранения их промахов, неделаемого или несовершенств.
