Дзэнскую палку я подобрал на улице. Это был прутик от тополиной ветки. Когда я ударял им Павитрина по плечу, свою голову он наполовину втянул в плечи. Глаза были также съеженными. Видение показывало мне еще, что я не должен проходить к ним в дом, но когда он хитро меня переспросил:
-Какая палка?
Я ответил:
- Дзэнская.
Его радушное приглашение как-то отодвинуло предупреждавшее меня видение на задний план. Я чувствовал открытость Павитрина и не чувствовал для себя никакой опасности. Час моих рассказов о своих способностях, о встрече с рысью, об открытиях законов духовного мира пролетел как одна минута. Уходя, я еще раз сказал "спасибо". Они поили меня чаем.
-Кому "спасибо" ? - с хитрецой переспросил Павитрин.
-Всеобщее, - ответил ему я. Он поморщился. Мы попрощались, и я побежал. В конце чаепития Павитрин, что-то подумав, дал мне кулек с конфетами и банку сгущенного молока, от чего я, было, отказался, так как у меня возникла уверенность, что он отдает мне это за ондатровые шкуры, которые я отдал ему в 9 классе, лишь бы не быть мне должным. Но сморщившееся лицо Вадика, как он обычно это делал, когда не осуществлялись его мечты, увидевшего у меня проявление воли и независимости, вызвало у меня к нему жалость, и я все-таки взял презент.
Едва я доехал до дома (я был на велосипеде) и успокоился от дороги, как увидел, что с моей психикой и вообще всем организмом начинает происходить что-то трудновообразимое. Сейчас я видел суть вопросов Павитрина, во время задавания которых казавшихся мне простыми и искренними. Теперь меня трясло и то выражение лица, с которым он мне их тогда задавал. Сравнение рассказанного сейчас мной с тем, что я ничего так и не узнал по поводу его способностей и тех потрясших меня летних и осенних видений и непонятных переживаний, делали меня в своих собственных глазах простофилей до безобразия. "Ведь я открыл ему все карты своих способностей," - думал я, - он ведь сможет водить меня за нос как на расстоянии, если это все прошлое делал он, так и при встречах." Я пытался себя успокоить, что ничего страшного не произошло, что эти боли души скоро пройдут, но тщетно. С правой стороны моей головы гора информации, отданной Павитрину, внушала мне ужас как своими размерами, которые мне виделись космическими, так и тем, как ей можно распорядиться в случае противопоставления им себя мне. Откуда-то сверху из-под шапки этой горы через затылок вниз по позвоночнику ползло прозрачное щупальце, достигая и касаясь того места, где, когда я работал дворником, раздался хруст. Я не знал, что мне делать. Утром, начав было пить чай со сгущенным молоком, врученным мне Павитриным, я увидел что-то вроде прозрачно-белой снежной шапки, наползающей на мою голову довольно высоко над ней и шевелящуюся. В этой шапке чувствовался расчет моих жизненных перспектив. Понятно, что мне не хотелось жить под осознанием чьей-то самоуверенности в знании моих последующих шагов по жизни. Цепляло не чье-то знание или узнавание меня, а самоуверенность, находящаяся в "шапке". Одновременно с этой шапкой я увидел как бы расслоение моего организма на 2 массы. Одна из них проходила буквой "Г-наоборот" по правому боку вверх, проходила по голове этой прозрачно-белой шапкой и заканчивалась у бровки левого виска. Эта масса несла эманации Павитрина. Другая, начинаясь от бровки левого виска и идя вниз, напоминала английскую букву "L".(Конец нижней планки заканчивался на правой ступне). Она была собственно моей. Каждая из двух сторон этих масс имела значительную толщину и, будучи мягкими по всей своей толщине, длинные стороны этих "букв" контактировали в сагиттальной плоскости моего организма, оставляя между собой щель (в которой находилось мое тело). Понятно, что к массе, несшей эманации Павитрина, я относился отчуждающе, так как высокомерие, которым она была заражена, меня просто аннулировало как личность. Хотя оно не было уничтожающим. Наоборот оно излучало любовь ко мне. Я просто как личность растворялся в этой любви. Высокомерие же несло неприятность. То есть меня не было, а вместо меня я чувствовал одно неприятное мне чужое высокомерие.
