Внезапно на лицо Вадима набежала тень.
- Знаешь, - сухо сказал он, - у меня плохая память на сны и чувства. Я, наверное, не смогу тебе вспомнить.
Он сидел ко мне левым боком, глядя вперед в одну точку, точнее в себя. От его правого полушария к левому вертикально двигались полевые слои, рождая у меня чувство, что мне надо уйти. Едва я об этом подумал, как Вадим стал мне давать понять, что разговор окончен, и мне надо уходить. Происходящее вызвало у меня чувство своей абсурдности. Я понял, что выдал Вадиму какую-то вибрацию, в которой он не мог узнать меня или которая дала ему повод заподозрить меня в обмане душой.
- Да, ты меня не понял - воскликнул я, тем не менее сдвигаясь в прихожую перед его принуждающим провожанием. - Что я такого сказал? Если хочешь - не пиши, я и так знаю все что мне надо - сам все напишу.
Я изо всех сил старался зацепить словами какой-нибудь свой энергетический центр, чтобы насупленную физиономию передо мной сделать лицом. Получилось. Лицо Вадима расплылось в улыбке - он узнал меня.
-Заходи, - он опять сделал широкий жест. Потрясенный от того, что это происходило в присутствии Сережи, но больше всего от того, что как мое собственное отношение к Вадиму не менялось на протяжении всего этого инцидента, так и от того, что я оставался свободен все это время по отношению к нему во всех отношениях, я прошел на кухню. Всю эту минуту он строил свое отношение ко мне вне меня, как будто к какому-то мне внутри себя и оставлял меня настоящего, стоящего перед ним, нетронутым своим отношением, разве что только наполовину - выгоняя. У меня наполовину отпал прежний энтузиазм, и я оставил это предложение ему на его усмотрение.
"Вот это восприятие - думал я, возвращаясь домой. - Как у попугаев в Африке в брачный период: если ветка закрывает лицо избранника значит это уже не он".
После я говорил ему об этом случае. Он удивленно слушал. С удивлением я обнаружил, что я в его поле нахожусь в том же месте, где и он в моем. Он на мгновение задумался. Вспышка озарения у меня вызвала такую же вспышку озарения и у него. Я вспомнил затылком правого полушария, и он вспомнил этим местом свое - то что хотел сказать.
- Сережа просит у меня почитать то, что ты пишешь.
- А ты что?
- Говорю - нельзя. Он говорит, а я так, чтобы он не узнал. Я говорю - узнает.
У меня осталось чувство того, что он имел в виду, что узнаю я дистанционно. Мне это польстило.
Мы сидели с ним в его машине.
- Я считаю, что первую часть книги печатать не надо, а только вторую, - сказал он. Я почувствовал удар. С его стороны он мог выглядеть уколом, но я увидел нечто похожее на черное бревно, ударившее меня силой палки торцом в грудь. Зачем меня бить, я понять не мог и подумал, что суть проблемы, наверное, в том, что Вадим не понял взамосвязи обеих частей книги. То, что он не хотел, чтобы я писал про все его художества, мне было понятно.
- Хо, это значит, ты не очистился. Ты не понял хода моей мысли. Суть книги в том, чтобы изложить весь путь как вниз, так и наверх. Ведь без первой части будет непонятно, откуда что взялось во второй.
- Да.
- Значит, первую тоже надо печатать.
- Да.
То как он легко и игриво соглашался, вызвало у меня подозрения в обмане. Как будто вопрос он задал для каких-то других целей. И было удивительно то, что если он это делал искренно, он рассчитывал от меня услышать другой ответ.
Он довез меня до дому. Ложась спать, я не мог заснуть. Не давали успокоиться его слова о том, что не надо печатать первую часть книги. Что они могут означать? Он ведь может меня просто обмануть. Когда книга будет напечатана, под каким-нибудь предлогом он возьмет ее просмотреть. Понятно, что я ему теперь не дам. Но общаться, будучи на взводе, означало постоянную трату нервов в ожидании подлости. Огромный черный психический канал, что и имело вид непонятного бревна, будучи неопределенных размеров, но выходя из меня, вытягиваясь до середины улицы, нес собой фразу Павитрина о том, что не надо печатать первую часть книги. На протяжении всего его выхода из меня каждый его участок, подобный сегментам дождевого червя, нес мне боль той шершавой чернотой, которой он был окутан. Лишь сам его конец, вышедший из меня, был белым. Пока из меня шла чернота этого канала - я был на взводе и недалек от того, чтобы кинуться и по меньшей мере набить морду тому, кто его задал. Но когда из меня вышла белая часть этого канала - она принесла мне какое-то облегчение. Тем не менее я открыто ему сказал о своих страхах, о том, что после его вопроса, я потерял к нему доверие.
