— В то же время Династия все еще руководит влиятельными своими приверженцами. Многие люди опасаются перемен для себя — и вовсе не без причин. У них большой кусок в пироге существующего порядка, и им хотелось бы передать не только крошки от него своим детям.
— Другие — ну, для них это больше эмоции — они у них до мозга костей, следовательно, более сильные и опасные. Я не знаю, способны ли вы представить, Реро-и-Воах, какое влияние оказывает Династия на людей, чьи отцы и деды служили им последние три сотни лет. А каковы ваши тайные помыслы?
Мы даже не попытались ответить на этот вопрос. Меня слегка шокировала мысль: а что, и я тоже живу в условностях, так глубоко засевших во мне, что даже не знаю, что они могут взять верх над моим разумом. Я услышал, как Реро сказала:
— Вы сами откроете широкую дорогу дружбы между нашими расами, не так ли, Макларен? И конечно, с вами многие.
— Верно, — сказал он нам. — В правительстве, и не только в правительстве, есть многие, которые настроены на то, что будет впереди. Мы чувствуем, что задыхаемся, и хотим вольного воздуха, и слышим, как веет свежий ветер… Да, это очень хрупкое равновесие сил, или многогранная политическая борьба, или называйте, как вам угодно. Я действительно верю, что арвеланцы и земляне опоздали достичь настоящего глубокого психологического сопереживания. Это должно смести все подозрения, должно дать движению за свободу всесокрушающую силу, — Его голос, доселе тихий, стал громче, — Как я рад, что вы приехали сюда!
Дорожка превратилась в вытоптанную в земле тропинку, деревья отступили от поляны, и мы снова вошли в полосу света. Для Макларена с его превосходным ночным зрением вид должен быть волшебным, потому что я и сам нашел его красивым. Справа от нас горы возвышались все выше в замороженных тенях, где то тут, то там блестели желтые окна дома. Далеко на морском берегу деревенька мигала бесчисленными красками. Дальше простирался океан, как живой обсидан, с мостиком из лунного света. На небе в вышине сияла Галактика. Повсюду были разбросаны отдельные звезды, и каждая из них — солнце.
Макларен повел нас мимо цветочных клумб и через большую лужайку к своему дому. Он был низким и беспорядочно выстроенным, с высокой крышей, построен он был в основном из бревен, и, судя по модели, я чувствовал, что в этих местах он был старинным, мне очень хотелось, чтобы я смог ощутить его не смешанные ни с чем запахи. Фонарь освещал веранду. Как только мы поднялись на нее, открылась дверь. На фоне света, исходящего изнутри, в ней появилась женщина.
Мы сразу же ее узнали. Макларен, не будучи уверенным, что мы ее узнаем, сказал:
— Вы помните мою жену, из программы, в которой мы вместе участвовали, когда вы прибыли? Тамара.
По мерцанию черного и белого цвета по коже Реро, я увидел, как мой шок отразился в ней, как в зеркале. Хотя тогда мы и были новички на Земле, мы не уловили ни малейшего упоминания о близости Тамары и Макларена. Его жена? Но ведь она же была вдовой Давида Рейерсона!
Мы были внутри дома, прежде чем я справился достаточно со своим возбуждением, чтобы заметить, что Макларен увидел его. Возможно, и Тамара тоже. Ее манеры были более учтивыми, когда она склонила голову над сложенными вместе руками и невнятно сказала:
— Добро пожаловать, достопочтимые гости. Для нас огорчительно, что мы не сумеем вас ничем угостить. Можем ли мы еще как-то обеспечить вам комфорт?
Я увидел, что сиденья были предназначены для того, чтобы вместить нас в наших скафандрах. В других отношениях комната была длинной и приятной. Странное окружение не нарушало законов гармоничной пропорции, завитушки дерева красили пол, оттенки и текстура растительных матов были незнакомыми, но спокойными, хрустальный сосуд на столе вмещал в себя камень и цветок, внизу — свиток с непонятными надписями, которые мы не могли прочесть, но восхищались их каллиграфией, книжные полки были полны обещаний, окна выходили на ночную землю, море и космос. Из музыкального устройства лились звуки мелодичной пьесы, которые, как Реро-и-я сказали членам комиссии землян давным-давно, нам нравились. Пьеса называется «para». Горела палочка с фимиамом, но, конечно, я мог чувствовать только запах с оттенками различных кислот своего собственного, заключенного в скафандр тела.
