Конечно, это должно быть искоренено, чтобы мы могли продвинуться на следующую, более высокую ступень. Но мы не добьемся этого, отчуждаясь от всех и каждого. Мы — не армия завоевателей, мы — скорее нечто вроде Службы правопорядка, утихомиривающей народные волнения в каком-нибудь городе. Оппозиция — неотъемлемая часть и порождение нашего собственного общества.
Лэмберт зажег для него спичку и дал ему прикурить. Он глубоко затянулся и закончил:
— Возвращаясь к действительности, я также хотел бы напомнить вам, капитан, что федеральные войска, как фэллониты, так и бродскисты, не так уж велики. Мы — лишь немногочисленный срез населения. Кучка отпрысков военных династий, незадачливые крестьяне, беднота из городков, авантюристы и парни, которые привыкли видеть в своем полку тот символ духовного родства, который они не нашли на гражданке.
— Боюсь, ваши слова выше моего разумения, сэр, — сказал Лэмберт.
— Черт с ними, — вздохнул Дэниэлис. — Просто постарайтесь усвоить, что вне сражающихся армий существует куда больше бойцов, чем в них. Если только боссменам удалось бы организовать централизованное руководство, это был бы конец армии Фэллона. К счастью, этому препятствует избыток провинциального самомнения и слишком обширная география, разделяющая их между собой, если, конечно, мы не вызовем волны народного гнева своей жестокостью. Вот, что мы должны стремиться вложить в голову простого землевладельца да и обычного боссмена, если уж на то пошло: «Да эти фэллониты — не такие уж плохие ребята, и если мне удастся занять правильную позицию в отношении их, я ничего не рискую потерять, а напротив, возможно, смогу кое-что приобрести за счет тех, кто ведет с ними непримиримую борьбу…» Неужели не понимаете?
— Гм, да… Думаю, понимаю.
— Вы не глупы, Лэмберт. Вам ни к чему выбивать информацию из пленников. Вам следует вытягивать ее хитростью.
— Я буду стараться, сэр.
— Отлично! — Дэниэлис глянул на свои часы, врученные ему, согласно давней традиции, вместе с личным оружием при производстве в офицеры. (Такие вещи были недоступны из-за своей цены обычному человеку. Похоже, так было не всегда в век массового производства, возможно, в будущем…) — Что ж, мне пора. До встречи.
Он покинул палатку в несколько лучшем расположении духа, чем был прежде. «Сомневаюсь, чтобы у меня был врожденный дар проповедника, — мысленно признался он самому себе, — и мне никогда не удавалось внести свою лепту в застольный офицерский треп, да и многие шутки до меня доходят позже, чем до других, но уж если мне под силу донести до кого-то идею, действительно имеющую значение — и на том спасибо!» До него донеслись звуки музыки от круга людей, обступивших солдата, играющего на банджо, и он поймал себя на том, что начал насвистывать мелодию. Здорово все-таки, что остался хоть какой-то моральный дух после Марикопы и марш-броска на север, о цели которого так никто и не был поставлен в известность.
Штабная палатка была достаточно велика, чтобы называться павильоном. При входе стояла пара часовых. Дэниэлис был в числе последних, пришедших на совещание, и потому оказался за дальним краем стола, лицом к лицу с бригадным генералом Перезом. В воздухе клубился сигаретный дым и слышался приглушенный гомон, но лица у всех были напряженными.
Когда в палатку вошел человек в синем балахоне с эмблемой «Инь и Янь» на груди, все разговоры мгновенно прекратились, и в палатке воцарилась гнетущая тишина. Дэниэлис поразился, узнав в вошедшем философа Вудворта. Последний раз он видел его в Лос-Анджелесе и полагал, что тот останется в тамошнем Централе эсперов.
Не иначе, как он прибыл спецтранспортом со спецпоручением…
Перез представил его присутствующим. Они оба остались стоять, находясь в центре внимания офицеров.
— У меня для вас очень важная новость, джентльмены, — тихо произнес Перез. — Вы можете рассматривать свое присутствие здесь, как особо оказанную вам честь. Оно означает, что, согласно моему суждению, вам можно доверить, во-первых, абсолютно секретную информацию, которую вы сейчас услышите, а, во-вторых, выполнение жизненно важной операции невероятной сложности.
