— А как же. Приедут, — заверил Пологов, чувствуя всю зыбкость и опрометчивость этого поручительства: ведь он и сам не помнит, когда в последний раз встречал друзей детства — Леонтия Баева и Федю Кочкина, и тоже хотел бы посмотреть на них — какими они теперь стали.
— Растеряли вы друг дружку, Мить… — с тихим укором повторил Овчаров и пошел на голос снохи, раздавшийся из сеней.
— Ну что вы, дядь Гриш. Просто реже стали встречаться. Живем-то теперь не рядом и спим не под общим одеялом… — робко пошутил Пологов ему во след.
Запоздалое угрызение совести, непроходящее чувство вины не покидало его, хотя он и не мог понять, в чем и перед кем он виноват.
Сперва он винил себя за то, что опоздал, не смог проводить Васю в последний путь. Но тут же явилось твердое оправдание: в тот день находился в дальней командировке. В вину себе он затем поставил и всю свою канительную, сверхпредельно загруженную и уплотненную по времени жизнь журналиста. Но в этом была тоже натяжка: какое отношение имели его работа и жизнь в городе ко всему случившемуся здесь? Да встречайся он с Васей хоть каждый день, разве это помогло бы предотвратить несчастье? Случай есть случай, и ничего тут не поделаешь. Наперед не угадаешь, кому по ком плакать.
«Да, внешне все так оно и есть. И не только внешне… Но откуда во мне эта горечь вины?» — спрашивал себя и не находил ответа Пологов.
Память возвращала его в славное, доброе время, когда они с Васей открывали для себя кино и патефон, лазили на высокие осины к грачиным гнездам, рыбачили, с ленцой ходили в школу, пасли совхозных телят, веяли просо на току, озоровали на бахчах, иногда не шибко дрались. Даже на ночь они подчас не могли расстаться. Взбирались на поветь и, шурша сухим духовитым сеном, укладывались под одно одеяло или ныряли в тулупчик и тесно, плечо к плечу, лежали в лунной тишине, воткнувшись глазами в огромный звездный потолок.
Детство сменила та пора доброй удали, когда они жаждали заслонять друг друга грудью от смертельной опасности и безоглядная доверчивость, любовь не вмещалась ни в какие слова и поступки, жила в них глубоким, радостным и спокойным чувством, обещающим вечность дружбы и жизни. И все их тогдашние разговоры, голоса, песни вспоминались сейчас, как щебетанье утренних воробьев, как звонкий рассыпчатый дождик с солнечного неба…
Нежданно, как беда, пришла первая любовь. Их сердца заняла десятиклассница Верочка Сойкина. Любовь встретили по-разному, но каждый в душе одинаково расценил ее, как явную, но сладкую измену друг другу… А было так. Верочке надоело везде и всюду бродить втроем, тем более, что с Пологовым она уже начала целоваться. Как-то вечером, когда они вышли из клуба и Вася тихо занял свое привычное место, Верочка вдруг вспыхнула:
— Ну что ты ходишь за нами?! Прилип, как банный лист…
Вася слегка качнулся, точно от удара.
— За вами? — как-то смятенно сказал он, повернулся, и пошел прочь.
Пологов тогда растерялся от двойственного чувства — его покоробила грубость Верочкиных слов и в то же время он обрадовался, услышав в них утверждение выбора: из всего класса Верочке нравится только он, Пологов, она хочет быть только с ним! Он как бы опьянел от такого-открытия. Нацеловавшись, проводил Верочку до дому. А когда остался один, вздрогнул, точно внезапно от испуга проснулся, и стал громко и тревожно окликать ночную темень:
— Вася! Ва-а-ся…
Пологов не раз вспоминал потом эту свою минуту слабости: Вася уходил в темноту, а он не бросился за другом, не остановил его…
Время скоро загладило эту трещинку в их дружбе.
После окончания школы никто, кроме Леонтия Баева, никуда не поступил. Верочка Сойкина «провалила» в медицинский, вышла замуж за Баева и укатила с ним в город. Кончила курсы машинисток и работала в театре кукол. Федя Кочкин, Вася Овчаров и Пологов отслужили в армии, учились, работали, женились, разженивались…
В дни праздников и именин старались собраться за круглым столом. Однако хлопот и дел у каждого прибавлялось, жизнь все более уплотнялась, и как-то так случилось, что они стали видеться реже, а когда встречались, то уже не испытывали той глубокой взаимной радости и безоглядной доверчивости, какие еще совсем недавно так волновали и роднили их. Теперь же все куда-то спешили, всех где-то ждали неотложные дела… А если они и урывали денек для встречи, то проводили ее непременно за богатым столом. Много ели, пили, говорили все больше о том, кто в чем преуспел, что приобрел. Тайно соперничая, перекидывались этими деловыми самоотчетами, рисовались друг перед другом, но больше, пожалуй, перед женами, как бы убеждая их и себя в том, что живут хорошо, удачно.
