В рощице, неподалеку от театра, действительно было помноголюдней. И тропа была. Да не одна, а с полдюжины. Тенистые, уложенные дерном, они петляли в душистых зарослях рододендрона, между увешанных мелкой листвой эвкалиптов и вели вдоль берега в лощину, где располагался гостиничный комплекс «Интуриста». Оттуда и валила сюда иностранная публика в поисках тишины и прохлады.
Не успели мы сделать и четырех десятков шагов по этому утопавшему в зелени Эдему, как идущий впереди Герась резко тормознул и шарахнулся вправо, совершив одновременно разворот на полных сто восемьдесят градусов.
— Стой! — скомандовал он.
По инерции я сделал шаг-другой в том же направлении.
— Стой, говорю! — прошипел он свирепо. — И не таращься в ту сторону! Не видишь, Стас клиента обрабатывает.
Навстречу нам по одной из боковых тропинок шел высокий пожилой мужчина в белой тенниске, подрезанных до колен хлопчатобумажных брюках и шлепанцах на босу ногу. Рядом с ним семенил среднего роста малый с круглым румяным лицом и, энергично помогая себе руками, что-то ему втолковывал. Это и был, как я понял, «Стас, обрабатывающий клиента».
Они прошли совсем близко, однако ничего, кроме обрывка фразы, произнесенной на скверном, искаженном до неузнаваемости немецком, я не разобрал.
— Он что, языки знает, твой приятель?
— Заткнись! — Герась дождался, пока оба скрылись за деревьями, и лишь затем сообщил: — Самоучка он. И по-немецки, и по-английски шпарит, будь здоров! — И уж совсем по-свойски поделился: — Во работает, гад! Который сезон на «тропе», а ни разу не попался. А спроси, почему?
— Почему? — откликнулся я.
— Нюх собачий. Он иностранцев этих за версту как рентгеном схватывает, знает, кто чем дышит: кто позагорать приехал, а кто чемодан порастрясти. Глаз у него наметанный. Ну и языки, конечно. Светлая голова! «Ладу» на этом деле поимел последней модели — уметь надо! Железный кадр! За ним не пропадешь! — Истощив запас комплиментов, он бухнулся на стоявшую поблизости скамью. — Хорошо, что не разминулись. Я ж говорю, ты везунчик.
Хотел бы и я так считать, только вот оснований пока не имелось. Мы прождали десять минут, и еще столько же. Герась пообмяк, растекся по скамейке своими могучими телесами, вроде вздремнул даже. А я вернулся к тому месту из немановского «Энигматика», на котором застрял во вторник, сидя на набережной. Но и теперь ничего путного не получалось, больно заковыристая была вещица.
Наконец Стас вынырнул из-за дальнего поворота дорожки.
Он приостановился, будто принюхиваясь, покрутил головой и направился к нам ленивой походкой человека, которому некуда и незачем спешить.
Герася со скамейки как ветром сдуло.
— Ну что, Стасик, с уловом? — заискивающе осведомился он, когда расстояние сократилось до пределов слышимости.
— А ты почему здесь? — Стас был недоволен и не скрывал этого. — Я тебе где велел находиться?
Герась указал на меня глазами: мол, не при постороннем же выяснять этот сугубо частный вопрос, подхватил его под локоть и отвел в сторонку. Он был значительно выше ростом и, чтобы вещать в снисходительно подставленное ухо, вынужден был согнуться в три погибели.
Стас слушал не прерывая. Потом задал ряд вопросов. И, заручившись исчерпывающей информацией о моей особе, вернулся, чтобы проверить ее по первоисточнику.
— Тебя как зовут? — начал он с азов.
— Владимир.
— Фамилия?
— Миклухо-Маклай, — не сморгнув, ответил я.
Стас скользнул по мне тусклым, ничего не выражающим взглядом.
— У тебя ко мне дело?
— Поговорим, там видно будет. — Я решил держаться прежнего курса на сдержанность — чем несговорчивей партнер, тем меньше подозрений он вызывает, тем больше к нему доверия. Прием, известный со времен строительства египетских пирамид.
— Что ж, поговорим. — Стас подал Герасю знак, и тот крупной рысью удалился в противоположную от моря сторону. — У меня пятнадцать минут. Свободных. Думаю, нам хватит.
Он присел рядом, закинул ногу на ногу, и я заметил маленькую аккуратную штопку на его безукоризненно выглаженных брюках. Очевидно, к одежде, как и ко времени, он относился предельно экономно.
— Ну давай, Вальдемар, выкладывай.
