Нам удалось разыскать Анатолия Нестеренко. Он отбывал наказание в колонии общего режима за злостное хулиганство. Встретился с ним Костя Логвинов.
— Не думал, что Игорь когда-нибудь попадет к вам, — первое, что сказал Нестеренко инспектору.
— Почему же? — спросил Логвинов.
— Осторожный кадр. — Нестеренко не спускал глаз с сигареты, дымящейся в руке инспектора. Не выдержав, попросил: — Не угостите, гражданин начальник?
Логвинов протянул пачку «Столичных». Тот вытащил сигарету, поднес ее к лицу и втянул носом воздух.
— О, табачок! Экстракласс! — Его глаза мечтательно закатились под веки. — Ну, спасибо, уважили. — Он размял сигарету пальцами, закурил и зажмурился от удовольствия. — Ну, раз вы ко мне с пониманием, то и я… Записывайте, авось пригодится, — начал он, выпустив струйку сизого дыма. — Дело давнее, да и не выгорело тогда ничего из нашей затеи, так что могу рассказать, убытка не будет… С магнитофоном — вы знаете — обошлось. Кажись, мамаша Игорева дело замяла. Поругали, покричали, в милицию потаскали и на том успокоились. А через две-три недельки, когда поутихло все, предложил я Игорю другое дельце. Глупость, конечно, детство, ну да что теперь говорить… Короче, был у меня на примете один деятель, из тех, у кого денег полная сберкасса на дому. Стеклотару он принимал в ларьке, ну и подворовывал помаленьку. Так вот и говорю я Игорю: дочка, говорю, у него есть лет четырех, души он в ней не чает, давай, говорю, подстережем, когда она одна гулять будет, заманим шоколадкой там или еще чем; посидит она у нас взаперти день-другой, а отцу, приемщику этому, письмо напишем или по телефону позвоним: так, мол, и так, деньги на бочку — и забирай свое чадо в целости и сохранности, а иначе, мол, тебе удачи не видать. — Нестеренко стряхнул пепел в ладонь и косо улыбнулся. — Он бы отдал, не пикнул бы даже. Рыльце-то в пушку, в милицию идти не с руки: он ее больше меня боялся, да и сумма пустяковая — тысяча, это для него так, капля в море. Да-а… Думал, верняк, потому и поделился с Игорем…
— И что Красильников?
— Я был уверен на все сто, что он согласится. Ведь магнитофон — его затея…
— А не наоборот?
— Мне врать незачем, — обиделся Нестеренко. — Говорю, его — значит, его. Он и провернул всю операцию, а я только помогал. Он вообще на идеи силен был. Еще до кражи в клубе сидим, бывало, в парке или дома у него, он и начнет выдавать: то кассу в кинотеатре почти без риска взять можно — знаешь, говорит, какая там выручка! — то магазин. Спрячемся, говорит, в туалете, дождемся закрытия и обчистим прилавки. Идеи из него прямо фонтаном били…
— Ну а как он с приемщиком стеклотары, — напомнил Логвинов. — Отказался?
— Ага. — Нестеренко с сожалением посмотрел на окурок. — Наотрез. Не ожидал я от него. Такого страху напустил, что я и сам напугался. Ты, говорит, как хочешь, а я пас.
— Как думаете, почему он не принял ваше предложение?
— А чего тут думать? В штаны он, извините за выражение, наложил после того случая с магом. Я, говорит, Толик, больше в эти дела встревать не хочу, у меня, говорит, биография чистая должна быть…
Ничего больше Нестеренко об Игоре не сообщил. Не знаю, помогла ли мне характеристика, которую он дал своему бывшему дружку. Пожалуй, да.
Все, что рассказал Нестеренко, можно свести к одной фразе: Игорь — человек осторожный; и, возвращаясь к признанию Красильникова о совершенном преступлении, я лишний раз убедился, что с его стороны признание — совсем неглупый, а возможно, и единственно правильный ход. Во-первых, доказательства его вины слишком серьезны, чтобы пренебрегать ими, а во-вторых, как шахматист, сознательно идущий на жертву фигуры, он пошел на это из стратегических соображений — признался в малом, чтобы скрыть большое. Правильность такого вывода косвенно подтверждало и то, что с его признанием наша работа усложнилась. «Легенда» о неосторожно совершенном убийстве была настолько складной, глубоко продуманной, что, явив нам будто бы четкую картину происшедшего, не приблизила к истине ни на шаг.
— Я виноват, — «изливал душу» Красильников. — Мне ужасно неприятно, что все так получилось, но, гражданин следователь, войдите в мое положение: мы с Жорой много выпили, что называется, до чертиков, поневоле потеряешь контроль над собой, не только про газ, но и как зовут не вспомнишь.
