В этом месте рассказ Тамары прервался. С ее лица сбежало полусонное выражение. Она уперлась взглядом в пространство и на некоторое время, забыв о моем присутствии, задумалась о чем-то своем. Несколькими днями позже я узнал, с чем это было связано, но тогда поторопился и попал впросак: начал активно выспрашивать, что там у них произошло, отчего «завелся» Игорь, и она, поморщившись, осадила меня:
— Ничего, ничего. Вас это совершенно не касается…
Ее круглые, темные, как маслины, глаза так и не обрели прежнего умиротворенного выражения. Она стала отвечать нехотя, с видом человека, вынужденного поддерживать разговор, в то время как его самого одолевают совсем другие мысли. Да так оно в действительности и было. Невидимая стена выросла между нами: по одну сторону осталась она со своей жизнью, своими заботами, по другую — я, посторонний человек, докучающий ей ненужными вопросами.
— Вы долго сидели за столом? — спрашивал я.
— Нет.
— До которого часа?
— До восьми. В восемь я легла спать, — доносилось словно бы издали.
— Отец остался у вас?
— Нет, ушел.
— А муж?
— Тоже.
— Кто из них ушел раньше?
— Отец.
— Не знаете, куда ушел ваш супруг?
— А почему вы у него не спросите?
— Обязательно спрошу при встрече…
— Вот и спросите, — вяло огрызнулась она. — А я время не засекала.
— Когда он вернулся?
— В двенадцать.
— Вы точно помните?
— Точно, точно…
Это противоречило показаниям Ямпольской и, как любое противоречие, должно было быть устранено. Я попросил, чтобы Тамара объяснила, откуда ей стало известно точное время возвращения мужа домой.
С ее слов, ночью она проснулась от шума и увидела в соседней комнате Игоря. Спросонья спросила, который час. Он ответил: «Не слышала, что ли? Гимн только что отыграли. Двенадцать». Потом разделся и лег спать.
— И больше не вставал?
— Нет. Он спит у стенки, а я с краю. Я бы проснулась.
— Скажите, Тамара, а сами вы радио слышали? — полюбопытствовал я.
— Нет, не слышала.
— И на часы не смотрели?
— Не смотрела.
Противоречие растаяло, как леденец во рту младенца. В два ночи Игорь был во дворе у флигеля Волонтира, а вернувшись домой, попытался обзавестись алиби, обманул жену. Факт сам по себе значительный!
— Больше вы ничего не хотите рассказать? — спросил я.
Красильникова удивленно посмотрела на меня:
— А что рассказывать?
— Ну, мало ли…
— Нет… Извините, мне пора обед готовить. Если у вас все…
— Пока все. — Я встал. — Спасибо. И до свидания.
Мы вышли в прихожую. Здесь было по-прежнему темно.
— А лампочку надо бы вкрутить новую, — сказал я.
— Надо бы, да руки не доходят, — нехотя отозвалась Тамара.
— Давайте вкручу, — предложил я неожиданно для самого себя.
Сейчас остается только гадать, чем это было вызвано. То ли мыслью о Наташе, дочери Красильникова, которая вернется сюда и может споткнуться в темноте, то ли тронуло расстроенное Тамарино лицо, а может быть, подсознательно чувствовал, что ее супруг еще очень не скоро вернется домой. Во всяком случае, уверен, что предложил свои услуги без всяких задних мыслей, из вполне естественного желания помочь.
Тамара не удивилась. Как мне показалось, она вообще была лишена способности удивляться. Молча принесла стул, поставила на него табурет, и я кое-как взгромоздился на это шаткое сооружение полутораметровой высоты. Сюда не доставал свет, падающий из открытой в комнату двери, но кое-что все же было видно. На потолке, рядом с крученым электрическим шнуром, серым пятном выделялся след руки. Это был четкий отпечаток ребра ладони и мизинца. На всякий случай я осмотрел и лампу.
Все остальные мои действия были продиктованы чистым любопытством: уверенности, что поступаю правильно, не было. Я вытащил из кармана носовой платок, обернул им лампу, осторожно выкрутил ее и как ни в чем не бывало положил в карман плаща. Затем, нагнувшись, принял из Тамариной руки новую лампочку и ввинтил в патрон. Загорелся свет.
Подобрав полы плаща, я спрыгнул с табурета, попрощался с хозяйкой и вышел в подъезд. Развернул платок. На толстом слое пыли, покрывавшем верхнюю, узкую часть лампочки, ясно отпечатались следы чьих-то пальцев. Но не это было самым интересным. Глянув на свет, я убедился, что не зря лазил под потолок: внутри стеклянной колбы венчиком дрожал неповрежденный вольфрамовый волосок…
