Она задумчиво покачала головой.
— Я не перестаю удивляться, что ты вырос среди монахов бенедиктинцев, которые славятся своим гостеприимством и сочувственным обращением с больными и ранеными.
— Я спал на уроках милосердия. Я спрашиваю еще раз: где она находится?
— Если хочешь знать, она наверху, в постели. — Она призвала на помощь всю свою храбрость. Раз… два…
— Боже милосердный! — Он закрыл глаза, изо всех сил стараясь не произносить бранных слов, которые были готовы слететь с его языка. Она видела это, хотя и не понимала, зачем ему так беспокоиться теперь, когда ж уже угостил ее впечатляющим перечнем разных богохульств. — Скажи мне, Лотти, — произнес он, едва шевеля губами, — неужели твое представление о жизни в качестве изгоя общества вдруг показалось тебе столь заманчивым, что ты не смогла и подумать ни о каком другом образе жизни? Или твоя способность мыслить здраво исчезала постепенно?
Она осторожно отложила пяльцы с вышиванием.
— Совсем не обязательно оскорблять меня.
— Ишь чего захотела! А как же иначе, если сталкиваешься с таким упорным греховным саморазрушением? — воскликнул он.
— Перестань кричать. Слуги услышат. Джинни находится здесь, потому что у нее в нескольких местах сломана нога, — объяснила она, ожидая увидеть у него хоть какие-то признаки раскаяния в том, что не проявил сочувствия. Их не было. Она попыталась еще раз: — Возможно, она никогда уже не сможет ходить. Конечно, если вообще выживет. — Не заметив и намека на сострадание, она продолжала: — Ей очень плохо. Доктор дал ей что-то, чтобы облегчить боль, но она не может позаботиться о себе. Вот почему она находится здесь.
— Для этого у человека есть слуги.
— Нет, — возразила она, — для этого у человека есть друзья, А я считаю Джинни своим другом. И товарищем. Тебе тоже следовало бы так считать.
— Я не знаю миссис Малгрю и не верю ей. Мы с ней работаем на разных хозяев. Слуга двух господ встречается крайне редко. — Он сделал многозначительную паузу. — А это означает, как мне кажется, что я должен похвалить тебя с успехами в этой области.
Она мило улыбнулась.
— Пристыдив, ты намерен заставить меня делать то, что ты хочешь. Или отказаться от того, чего хочу я.
— Пропади все пропадом!
— Ладно, — спокойно сказала она. — В таком случае предлагаю обсудить сложившуюся ситуацию и возможности спасения первоначального плана изъятия этого письма.
— Боже милосердный, — пробормотал он себе под нос и в отчаянии взъерошил волосы. — Она даже не может произнести слова «кража», но тем не менее намерена… Нет. — Он покачал головой, сердито глядя на нее. — Нет!
— Да, — твердо сказала она. — И может быть, ты все-таки присядешь?
Его взгляд стал еще более сердитым. Она чуть наклонилась вперед, голос ее стал мягче.
— Прошу тебя, Дэнд, присядь. Мы можем обсудить это разумно, спокойно. Я ведь не дурочка. Раньше ты никогда не относился ко мне как к дурочке.
— Раньше ты не вела себя как дурочка.
Она уселась поглубже в кресле и отмахнулась.
— Ладно. Болтай, что хочешь, — сказала она тоном гувернантки, которую утомил приступ раздражения у ее подопечного. — Мы это обсудим, когда ты остынешь.
Он уставился на нее, обманутый ее покровительственным тоном.
— Ну, будь по-твоему, — заявил он, усевшись в плетеное кресло рядом с ней. — Говори.
Она терпеть не могла, когда он был в таком настроении: высокомерный, неприступный. Но он был нужен ей. Он был нужен им. Осуществление их плана зависело от его помощи.
Она соскользнула с кресла и опустилась перед ним на колени в густую, сочную траву. Он удивленно взглянул на нее. Она схватила его за руки и сразу же почувствовала, как они напряжены. Пальцы у него были мозолистые, натруженные, но изящные, кожу на тыльной стороне запястий покрывали золотистые волоски. У ее знакомых мужчин руки были безволосые, белые и мягкие. Только не у Дэнда Росса. У него руки были сильные, жилистые и явно мужские. Все в нем было безошибочно, вызывающе мужским. Мужским, напомнила она себе. А ведь она была признанным экспертом в искусстве заставлять мужчин делать то, что ей хотелось.
— Дэнд, — спокойно сказала она, — тебе лучше, чем мне, известно, что поставлено на карту.
